Лицо из зеркального коридора - Марьяна Романова

развел: да, есть у меня дар, но я же не бог всесильный, материю менять не могу. Боль снять – это пожалуйста, но шрамы убрать – извините меня, нет во мне силы такой.

Председатель на него почему-то обозлился. Может быть, расстроился, что надежду последнюю отняли, может, у него сердце рвалось каждый день на слезы дочкины смотреть. А может, вина его мучила – сарай-то от его окурка непогашенного вспыхнул. Он бычок в ворох соломы сухой щелчком отбросил. На его глазах все и случилось, да так быстро, что он и опомниться не успел. И вот теперь он вроде бы нового виноватого нашел – горе-колдуна.

Угрожал ему: либо дочке моей лицо прежнее вернешь, либо со свету сживу тебя.

Вся деревня на стороне мужика-лекаря была, все ему сочувствовали. Но председатель как-то сумел за несколько месяцев их на свою сторону аккуратно перетянуть. Работал грамотно и методично. Тут слушок пустит: вон в крайнем доме корова сдохла, а почему, как думаете? Правильно, колдун ваш у хлева за день до смерти животины стоял да бормотал что-то себе под нос. Спрашивается: откуда сила-то у него, чьей силой он людей лечит? Не бог же его даром таким наделил. А если не бог, то кто, спрашивается? А? А разве дьявол делает что-то бескорыстно, разве потом не приходится втридорога переплачивать? Помните, старой Федоре он сначала подагру вылечил, а потом у нее в городе сын погиб? Почему молодой парень душу небу отдал ни с того ни с сего? Замерз на улице пьяным, говорят? Слабо что-то верится, а то у него дома не было, где ему пьяным спать. Бесы его в сугроб привели, а всё потому, что мать у дьяволопоклонника подагру свою окаянную лечила. Ну и как тебе, Федора, без подагры той живется теперь – поди, счастливо?

Так постепенно всю деревню и накрутил. Уже все и забыли, с чего всё началось, забыли о личной неприязни председателя. Перестали обращаться к лекарю, а иные больше с ним и не здоровались – как видят его, на другую сторону улицы перебегают и спешат домой. Все неприятности стали ему приписывать. Дождь пошел – колдун виноват. Овцы сбежали – тоже. Великое дело, что пастух спал вместо того, чтобы их охранять! Колдун виноват, ведь до того, как он в деревне появился, не было подобных происшествий!

И вот как-то местная баба младенца мертвого родила. Тут деревенские не выдержали. Роды сложные были – двенадцать часов как будто черти бедную женщину рвали изнутри, она уж словно полумертвая была. Вместо дыхания только хрип из горла ее вырывался. Муж под утро уже в отчаянии предложил за колдуном-соседом сбегать: может, тот руками поводит и поможет как-нибудь. Но роженица так испугана дурной славой соседа была, что отказалась, хотя дела ее были плохи. И когда наконец младенец на свет появился – тихий, вялый, как кукла тряпочная, почерневший какой-то, с личиком раздувшимся, стало понятно – не жилец, – мужик осерчал и тут же соседушку вспомнил. Это он на семью беду наслал! Намедни ведь спрашивал, как себя жена чувствует, не пора ли ей уже родить? Волновался как будто бы, а сам, поди, сглазил несчастную.

Пошел мужик к председателю, мыслями поделиться своими черными. Тот, конечно, односельчанина поддержал – водки ему налил и шепнул на ухо: «Если в доме колдуна пожар случится, никто не пострадает, вся деревня подтвердит, что свечи он жег в доме постоянно, сам виноват».

Сказано – сделано. Гневом ведомый, дождался ночи мужик и, когда свет во всех окошках погас, пошел с братьями к дому лекаря. Братья дверь вдвоем держали, а тот избу подпалил – с четырех сторон, чтобы наверняка. Осень сухая выдалась, пламя быстро дом охватило. Лекарь заметался внутри, из окна выскочить пытался, да мужик его вилами обратно в дом затолкал. Так и задохнулся, потом на полу тело его обгорелое нашли.

А ведь ничего дурного и не сделал никому – просто всё непознанное страх людям внушает, даже если во благо его использовать.

Еще была история известная, в наших же краях случилась лет за десять до моего рождения, из уст в уста ее передавали полушепотом, как мрачную сказку.

Старуха жила древняя, не пойми как душа в ней держалась. Однажды январским утром прогуливаясь по замерзшей реке, провалилась в прорубь, ушла под лед да и утопла насмерть. Подводным течением тело ее куда-то утащило – только весной и нашли, почти в пятидесяти километрах ниже по реке, с лицом, водяными крысами объеденным. Смерть, конечно, как несчастный случай оформили. Еще и вздыхали: зачем понесло гулять такую старую, за каким поперлась спозаранку на реку? Соседи бабкины помалкивали, друг друга прикрывая, – вся деревня знала, что на самом-то деле никуда старуха не ходила, это за ней на рассвете пришли, одеться заставили, за волосы из дома выволокли, к проруби подвели да столкнули в нее, а она сопротивлялась.

Сильная была старуха, руки цепкие – уже вся ушла в ледяную темную воду с головой, а желтые руки за края проруби уцепиться пытаются, ногтями она лед царапает. Убийцы стоят вокруг проруби и молча смотрят. Вечность целая, показалось, прошла, пока не ушла наконец целиком в воду, но когда один мужик к проруби наклонился, рука старухина вынырнула и за горло его ухватила, с собою утянуть попыталась.

А почему казнили старуху? Да потому что годами изводила она жителей деревни. Был у нее мрачный дар смерть чужую предсказывать. Иногда придет к кому-нибудь, сядет на завалинку и начнет бубнить: «Вижу ее, стоит уже за тобою, близенько, крылья у ней перепончатые, как у огромной мыши летучей, раскинула их и обнять тебя пытается. Поостергся бы ты, милок, посидел бы дома дня три, авось и забыла бы о тебе смертушка». Проходит день, и погибает тот, кому старая смерть накликала.

Она еще перед односельчанами оправдывалась: «Я же не призываю смерть, я просто ее близость чувствую. Обо мне говорят – глаз черный. А я просто вижу. Им бы меня послушать, вместо того, чтобы злиться».

Ну, вот и договорилась однажды. Извести решили проклятую. И ведь вины никто за собою не чувствовал – это была будто бы братская, объединяющая борьба со злом.

Колдун, конечно, тоже о таких историях слышал, но за себя не волновался. В дом свой спокойно людей пускал, хотя слухи о нем по округе ходили самые мрачные. Людей страх держал – боялись они его. И уважение, которое внушал Колдун, на страхе росло, им питалось. Плевать всем было и на слова его, которыми он, надо сказать, попусту и не разбрасывался, и на книги, им прочитанные,