Самый темный вечер в году - Дин Кунц

— Боюсь, ты узнаешь то же, что тебе известно сейчас. Открываться нечему. — Она поцеловала Дани в щеку. — Я — не книга, а буклет.

— Да, конечно, — Дани подпустила в ответ сарказма.

— Скажи Муки, что я ему очень признательна за Джанет.

Уже открыв водительскую дверцу внедорожника, Дани повернулась к Эми.

— А что это за маленькая девочка?

— Тереза? Не знаю. Она, возможно, страдает аутизмом, а может, это защитная реакция на… обстановку в доме.

— Муки рассказал мне такую странную историю, которая произошла сегодня в его кабинете.

Эми подняла руку к медальону на шее, камее из мыльного камня, только вместо классического профиля женщины на нем вырезали голову золотистого ретривера. Она никогда не носила других украшений.

— Девочка подходит прямо к Бойко, садится рядом на пол, гладит его.

Прошлой ночью, когда Эми на руках заносила девочку в дом Лотти Августин, Тереза протянула ручку и коснулась медальона.

— Потом, когда они собрались уходить, она говорит Муки: «Рака больше не будет».

«Ветер, — сказала Тереза, вертя в пальчиках медальон. — Ветер… колокольчики».

— Муки не говорил, что Бойко недавно прошел курс химеотерапии. Вообще не упоминал о раке.

— Может, им сказала Лотти, — предположила Эми.

— Маловероятно, не так ли?

Двадцатью годами раньше единственный ребенок Лотти умер от рака. Еще через пять лет та же болезнь свела в могилу ее мужа. Лотти никогда не говорила о раке, будто слово это было тайным именем дьявола, и, стоило его произнести, гость из ада появлялся, окутанный серным облаком.

— Девочка говорит Муки: «Рака больше не будет». Потом добавляет: «Он не вернется».

«Ветер… колокольчики».

— Эми?

— Она странная девочка, — услышала Эми свой голос.

— Муки говорит, что у нее тревожные глаза.

— Я думала, прекрасные.

— Сама я ее не видела.

— Прекрасные, но грустные, — уточнила Эми.

— Будем надеяться, что она права.

— Насчет чего?

— Насчет рака Бойко.

— Подозреваю, что права, — ответила Эми и тут же поправилась: — Уверена, что права.

Она стояла у дверцы «Экспедишн», наблюдая, как Дани уезжает с еще двумя спасенными собаками.

По-прежнему светило солнце, но тепла уже не чувствовалось.

Движущаяся тень отсекла от «Экспедишн» солнечный свет.

Эми подняла голову. Бегущие на восток облака были слишком высоко, чтобы отбросить такую тень.

Надвигались перемены. Эми не знала, какие именно, но чувствовала: если что-то и изменится, го не к лучшему.

Она не любила перемен. Хотела постоянства и связанного с ним покоя: день переходит в ночь,

ночь — в день, собак спасают, передают в хорошие руки, снова спасают.

Но надвигались перемены, и Эми боялась.

Клиент ждал их к востоку от озера Элсинор, там, где безжалостная пустыня встретила достойного противника — не менее безжалостных строителей новых жилых кварталов.

Бобби Онионс вез их на встречу в своем крутом «Лендровере», потому что наотрез отказался ехать в «Шеви» Вернона Лесли. Эту развалюху он называл «лузермобилем»[14].

Берн не стал упоминать о том, что Бобби всегда говорил «да», если его просили помочь, из чего следовал однозначный вывод: клиенты у дверей «Онионс инвестигейшнс» не толпились.

К удивлению Верна, машин на автостраде было немного. И чем бы ни объяснялся такой феномен, Берн знал, что вознесения не произошло, спасенные не отправились прямиком на небеса.

Миссис Боннавентура, она жила в соседней с Верном квартире, верила в неминуемость вознесения. Страдающая эмфиземой, из дома она не выходила и всегда держала при себе установленный на колесиках баллон с кислородом, который подавался в легкие через носовую трубочку, и еще маленький саквояж. В него она запаковала все необходимое для внезапного подъема на небеса: Библию, смену нижнего белья, фотографии умерших дорогих ей людей, родственников и друзей (их розыск миссис

Боннавентура намеревалась начать сразу же по прибытии в рай), и мятные пастилки.

Она знала, что на небесах кислородный баллон ей не понадобится, поскольку не сомневалась, что там к ней вернется молодость, и не могла объяснить Вернону, почему упаковала нижнее белье и мятные пастилки. «На всякий случай, — только и услышал он от нее. — Чтобы не попасть впросак».

Когда миссис Боннавентура говорила о встрече с Богом, ее лицо начинало светиться изнутри, так радовала ее перспектива сказать «Добрый день» кому-то божественному.

Верн в вознесение не верил, к существованию Бога относился безразлично. Но одно знал наверняка: если Бог таки существует, встреча с ним после смерти ужаснула бы до такой степени, что человек мог бы умереть и второй раз, уже от страха.

Даже добродетельная миссис Боннавентура, которая за всю жизнь никому не причинила вреда, представ перед очами Создателя не только бесконечной Вселенной, но и каждой бабочки, наверняка открыла бы для себя десять тысяч наводящих страх значений слова «смиренность».

Миссис Боннавентура говорила, что Бог — это чистая любовь, а потому встреча с ним — не такое леденящее душу событие, скорее она будет напоминать встречу с Опрой Уинфри.

Верн полагал, что существование Бога чистой любви подразумевает и существование чистилища. Человеку, конечно же, следовало очиститься, прежде чем он решился бы подняться наверх и встретиться с этой самой чистой любовью. Даже такая добродетельная женщина, как миссис Боннавентура, прямым путем попав из жизни пред очи Господа, взорвалась бы от наполняющей ее грязи, как антиматерия взрывается при контакте с материей, совсем как в одной из серий «Звездного пути».

— Так что это за история с телкой? — прервал теологические размышления Верна голос Бобби Онионса. Он вел «Лендровер» одной рукой, второй потирая шею.

— Телкой?

— Женщиной.

— Какой женщиной? — переспросил Берн.

— Что значит, какой женщиной? — фыркнул Онионс. — Редуинг.

— Ты говорил, что человека, которого берут в разработку, называют обезьяной.

— Обезьяной может быть и мужчина, и женщина. А кроме того, я больше ею не занимаюсь.

— Тогда почему ты называешь ее телкой?

— Когда у женщины есть все, что нужно, и в положенных местах, она сексуальна. Телка — сексуальная женщина.

— А как ты называешь сексуального парня? — спросил Верн.