Три солдата - Джон Дос Пассос

Он заметил сержанта, который шел по направлению к складу по молодой зеленой траве, примятой колесами грузовиков.

– Сержант! – позвал он. Затем подошел к нему с таинственным видом: – Лейтенант хочет видеть вас сию же минуту в складе Б.

Он поплелся обратно к своей работе и пришел как раз вовремя, чтобы услышать, как лейтенант строгим голосом говорил сержанту:

– Сержант, вы знаете, как составляется отношение в военно-полевой суд?

– Да, сэр, – удивленно ответил сержант; он вышел из склада вслед за лейтенантом.

Фюзелли пережил минуту панического ужаса. Он продолжал, однако, методически работать, хотя руки его дрожали. Он рылся в памяти, соображая, не нарушил ли он чем-нибудь устава и не могут ли его предать за что-нибудь суду. Страх прошел так же быстро, как и возник. Конечно, у него не было никаких оснований беспокоиться. Он тихо засмеялся про себя. Как глупо было так пугаться. Он проработал весь однообразный, длинный день со всей быстротой и тщательностью, на какую был способен.

В этот вечер почти вся рота собралась в конце барака. Обоих сержантов не было. Капрал сказал, что ничего не знает, и угрюмо улегся в постель, завернувшись в одеяло; его то и дело потрясали приступы кашля.

Наконец кто-то сказал:

– Бьюсь об заклад, что Эйзенштейн оказался шпионом.

– Я тоже.

– Он ведь из эмигрантов? Откуда-то из Польши или из другого, черт его знает какого, места?

– Вечно он болтал вкривь и вкось.

– Я всегда был уверен, – сказал Фюзелли, – что он попадет в беду со своей болтовней.

– Что же он говорил? – спросил Даниэльс.

– Да говорил вот, что война несправедлива, и вообще нес всякую чертовщину за немцев.

– А знаете, как расправлялись за это на фронте? – сказал Даниэльс. – Во второй дивизии они заставили двух молодцов вырыть себе собственные могилы и потом расстреляли их, а все за то, что они говорили, будто война несправедливая.

– Черт! В самом деле?

– Да, уж можете мне поверить. Говорю вам, ребята: в этой армии с огнем играть не приходится.

– Заткнитесь вы там, Христа ради. Уже пробили зорю. Мэдвилл, потуши свет! – сказал сердито капрал.

Барак погрузился в темноту и наполнился шорохом, который производили солдаты, раздеваясь на своих нарах и продолжая разговаривать шепотом.

Рота выстроилась для завтрака. Солнце только что взошло и просвечивало розоватым светом сквозь нежные облака, затянувшие небо. На платановом проспекте шумно возились воробьи. Их громкое чириканье покрывало треск заведенных моторов, доносившийся из сарая против столового барака.

Вдруг появился сержант; он прошел мимо, выпрямив по-военному плечи, так что все поняли сразу, что совершается что-то серьезное.

– Смирно, ребята, одну минуту! – сказал он.

Котелки зазвенели; все обернулись.

– После еды вы отправитесь немедленно в бараки и соберете ваши ранцы. И пусть каждый останется у своих вещей до приказа.

Рота заликовала, и котелки зазвенели, как цимбалы.

– Вольно! – крикнул весело старший сержант.

Клейкая овсянка и жирная грудинка были живо проглочены, и все с бьющимися сердцами бросились в барак, чтобы связать свои ранцы. Солдаты испытывали гордость под завистливыми взглядами завтракавших в конце барака товарищей из другой роты, не получившей никаких приказаний.

Собрав вещи, они расселись на пустых нарах, барабаня ногами по доскам, и стали ждать.

– Мы, должно быть, не двинемся отсюда, пока ад не вымерзнет, – сказал Мэдвилл, завязывая последний ремешок на своем ранце.

– Всегда уж так… ломаешь себе шею, чтоб исполнить приказание, а…

– Выходи! – крикнул сержант, просовывая голову в дверь. – Стройся, смирно!

Лейтенант в новой походной шинели и новой паре обмоток стоял с торжественным видом, обернувшись лицом к роте.

– Ребята, – сказал он, откусывая каждое слово, точно это был кусок твердой палочки леденца, – один из вас предается военно-полевому суду за недопустимые изменнические взгляды, найденные в письме, которое он послал на родину своим друзьям. Я был крайне огорчен, обнаружив нечто подобное в одной из своих рот. Не думаю, чтобы среди вас нашелся еще один человек… достаточно подлый, чтобы держаться… питать… такие идеи…

Все выпятили грудь, давая внутренний обет не иметь лучше никаких идей, лишь бы, упаси Боже, не вызвать такого осуждения из уст лейтенанта.

Лейтенант продолжал:

– Я могу сказать только одно: если в роте имеется еще такой человек, пусть он держит язык за зубами и будет, черт возьми, поосторожнее, когда пишет домой. Вольно!

Он свирепо выкрикнул команду, точно это было приказание казнить виновного.

– Вот уж подлая гадина этот Эйзенштейн! – сказал кто-то.

Лейтенант, уходя, расслышал это.

– Ну, сержант, – сказал он развязно, – я уверен, что остальные – надежные ребята.

Солдаты снова вернулись в барак и стали ждать.

В приемной полкового врача оглушительно щелкали пишущие машинки и стояла невыносимая жара от черной печки посреди комнаты, выпускавшей время от времени из щели в трубе маленькие клубы дыма.

Доктор был маленьким человечком со свежим мальчишеским лицом и тягучим голосом. Он сидел, развалившись, за большой пишущей машинкой и читал журнал, лежащий у него на коленях.

Фюзелли проскользнул за машинку и остановился с фуражкой в руках около стула доктора.

– Ну, что вам нужно? – грубовато спросил его доктор.

– Один товарищ говорил мне, доктор, что вы ищете человека, знакомого с оптическим делом. – Голос Фюзелли был мягок, как бархат.

– Ну?

– Я три года работал в оптическом магазине у себя дома, в Фриско.

– Ваше имя, чин, рота?

– Дэниел Фюзелли, рядовой первого разряда, рота В, склад медицинских принадлежностей.

– Хорошо, я вытребую вас.

– Но, доктор…

– Ну, выкладывайте, что там еще, живо! – доктор нетерпеливо перелистывал страницы журнала.

– Моя рота выступает. Отправка состоится сегодня.

– Почему же, черт возьми, вы не являлись раньше? Стивенс, заготовьте-ка бумажку – требование – и дайте подписать старшему врачу, когда он будет проходить. Вот так всегда! – воскликнул он, трагически откидываясь назад на своем вертящемся стуле. – Вечно они сваливаются все на мою голову в последнюю минуту!

– Благодарю вас, сэр, – сказал Фюзелли, улыбаясь.

Доктор провел рукой по волосам и снова, ворча, принялся за свой журнал.

Фюзелли торопливо направился в барак, где рота все еще ожидала приказаний. Несколько человек уселись на корточках в кружок и играли в карты. Остальные валялись на своих голых нарах или возились с ранцами. Снаружи стал накрапывать дождь, и запах мокрой прорастающей земли проник сквозь открытую дверь. Фюзелли сидел на полу около своих нар и бросал вниз нож, стараясь, чтобы он вонзился в доски между его коленями. Он тихонько насвистывал про себя. День проходил. Несколько раз он слышал вдали бой городских часов.