HHhH - Лоран Бине
Шрифт:
Интервал:
Ошеломленного происходящим чехословацкого президента передают в руки Геринга и Риббентропа. Гаха сидит за столом перед документом, который следует подписать, он собирается уже поставить росчерк, но рука его дрожит. И перо замирает над бумагой. Гитлера, который редко оставался в комнате, когда надо было всего лишь покончить с мелкими деталями, здесь нет, и президент чувствует внезапный прилив энергии.
«Я не могу это подписать, – заявляет он. – Если я подпишу акт о капитуляции, мой народ проклянет меня».
Что верно, то верно.
Однако Герингу и Риббентропу надо убедить Гаху, что отступать поздно, и они принимаются за дело.
«Немецкие министры (Геринг и Риббентроп) были неумолимы, – сообщал в отчете об этой встрече французский посол. – Они буквально бегали за Гахой и Хвалковским вокруг стола, на котором лежал документ, стараясь вложить им перо в руки…»[102]А Геринг еще к тому же без конца повторял: если документ сейчас же не будет подписан, бомбардировщики через два часа превратят половину Праги в руины… и это только для начала. Сотни бомбардировщиков ожидают приказа на взлет. Они получат его в шесть утра, если на акте о капитуляции не окажется подписей.
И тут вдруг Гаха пошатнулся. Он потерял сознание. Теперь уже оцепенели два министра, оказавшиеся перед безжизненным телом.
«Гахе плохо!» – опомнившись, кричит Геринг. Гитлеровские министры перепуганы. Чешского президента необходимо реанимировать, ведь скончайся он сейчас у них на руках, «назавтра весь мир скажет, что его убили в канцелярии»[103]. К счастью, всегда рад услужить большой специалист по уколам доктор Морель[104]– врач, который будет до самой смерти Гитлера вводить ему амфетамины[105], делая по нескольку инъекций в день (не с этим ли, спросим мимоходом, было связано все возраставшее безумие фюрера?). Стало быть, в комнате появляется Морель, делает Гахе укол, и тот приходит в себя. Ему сразу же суют телефонную трубку – время не терпит, надо решать проблему более быстрым способом, бумагу подпишем потом, – а Риббентроп к тому времени уже позаботился о специальной линии прямой связи с Прагой. Гаха, собрав остаток сил, информирует чешское правительство о том, что произошло в Берлине, и советует подчиниться требованиям немцев. Затем президенту почти уже не существующей Чехословакии делают новый укол – укрепляющий – и отводят к Гитлеру, где фюрер кладет перед ним проклятый документ. Без пяти четыре утра Гаха ставит под смертным приговором своей стране подпись. «Я пожертвовал государством, чтобы спасти нацию», – верит этот дурачок. Похоже, глупость Чемберлена была заразна…
81
«Берлин. 15 марта 1939 г.
Фюрер и рейхсканцлер в присутствии рейхсминистра иностранных дел фон Риббентропа принял сегодня в Берлине президента Чехословакии д-ра Гаху (похоже, немцы, сами же и срежиссировавшие признание Словакии независимой, пока еще официально его не подтвердили) и министра иностранных дел Чехословакии д-ра Хвалковского по их просьбе. Во время встречи состоялось откровенное обсуждение чрезвычайно серьезного положения, сложившегося на территории нынешнего чехословацкого государства в результате событий последних недель.
Обе стороны выразили единодушное убеждение, что целью всех их усилий должно быть обеспечение спокойствия, порядка и мира в этой части Центральной Европы.
Президент Чехословакии заявил, что, стремясь к достижению этой цели, а также к окончательному установлению мира, он с полным доверием отдает судьбу чешского народа и страны в руки фюрера германского рейха.
Фюрер принял это заявление и сообщил о своем решении взять чешский народ под защиту германского рейха и обеспечить ему автономное развитие, соответствующее его самобытности…»[106]
82
Фюрер ликует. Он вбегает в комнату, где сидят две его секретарши, и с жаром восклицает: «Дети, поцелуйте меня, быстро! Гаха только что подписал акт о капитуляции. Это величайший триумф моей жизни! Я войду в историю как самый великий немец!»
Для того чтобы отпраздновать событие, он решает отправиться в Прагу.
83
Самый красивый на свете город словно бы сотрясает судорога. Местные немцы норовят взбунтоваться. По Вацлавской площади, просторному бульвару[107], где прямо за спиной конной статуи святого Вацлава высится огромное здание Национального музея, проходят демонстранты. Провокаторы пытаются организовать стычки, но чешская полиция получила приказ не вмешиваться. Насилие, грабежи, вандализм со стороны тех, кто ждет прихода братьев-нацистов, – это военный клич, которому молчаливая столица не отвечает даже эхом.
А вот уже на Прагу опустилась ночь и ледяной ветер прогнал всех с улиц. Сейчас оскорбления в адрес полицейских, дежурящих у Deutsches Haus, Немецкого дома, выкрикивают только взбудораженные подростки, но ребят совсем мало – так, кучка… Справа от астрономического циферблата Орлоя, Пражских курантов на Староместской площади, скелет дергает за веревочку. Он делает это веками каждый час. Полночь. Слышен характерный скрип деревянных ставен, но бьюсь об заклад – никто в эту минуту не стоит, глазея на чередование в окошках фигурок апостолов, которые быстро возвращаются внутрь башни, где, наверное, будут в безопасности. Я представляю себе стаи воронов над костелом Девы Марии перед Тыном, мрачный собор, ощетинившийся зловещими сторожевыми башнями. Под Карловым мостом течет Влтава. Под Карловым мостом течет Молдау[108]. У пересекающей Прагу мирной реки два имени, одно чешское, другое немецкое, и, сдается мне, одно имя все-таки лишнее.
Чехи нервничают, им никак не удается заснуть. Они еще надеются, что дополнительные уступки умерят аппетит Германии, – но о каких уступках может идти речь, разве не на всё уже согласились? Они рассчитывают, что раболепие президента Гахи смягчит людоеда Гитлера. Их воля к сопротивлению была сломлена в Мюнхене из-за предательства Англии и Франции, и теперь им нечего противопоставить нацистской воинственности, они стали пассивны. То, что осталось от Чехословакии, уже не мечтает ни о чем, кроме спокойного существования маленькой нации, но гангрена, занесенная много веков назад в Богемию Пршемыслом Отакаром II, распространилась по всей стране, и ампутация Судет не могла ничего изменить. Перед рассветом по радио сообщают об условиях договора между Гахой и Гитлером. Это просто-напросто аннексия, и ничто иное. Новость для каждой чешской семьи – как гром среди ясного неба. День еще даже не занимается, а по пражским улицам уже ползет приглушенный ропот, который постепенно усиливается, а затем превращается в гул. Люди выходят из своих домов. У некоторых в руках чемоданчики – это те, кто спешит к дверям посольств, чтобы попросить защиты и убежища, и в том и в другом им, как правило, отказывают. Становится известно о первых самоубийствах.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!