Сочинения. Том 3 - Гален Клавдий

называет καρδιαλγία, несостоятельны, так как корень καρδ- в этом термине означает не сердце, но «устье желудка» (τὸ τῆς γαστρὸς στόμα). Данное рассуждение оказалось тем более трудно для перевода, что терминологическая проблема, на которую указывает Гален, не исчерпана в медицинской терминологии до сих пор: термины «верхнее устье желудка» и cardia («кардия») синонимичны, а термин «кардиалгия» применяется к болям в левой части грудной клетки, не связанным с сердечной патологией и часто возникающим в связи с заболеваниями желудочно-кишечного тракта, в том числе эзофагитом (патологией пищевода и устья желудка). При этом и эзофагит, и кардиалгия (связанная или не связанная с ним) могут быть симптомами психосоматического характера, то есть, как пишет Гален, соглашаясь в этом с наблюдениями Хрисиппа, «сопровождать чувство тоски и скорби» (2.8.4). Более того, dolor (anxietas) praecardialis — симптом депрессии («боль, сопровождающая чувство тоски и скорби»), может, в полном соответствии с наблюдениями Галена и Хрисиппа, проявляться болезненными ощущениями как в области грудной клетки, так и в эпигастральной области. Для того чтобы не множить терминологическую путаницу, имевшую место уже в древности, слово καρδιαλγία мы переводим (скорее, транслитерируем) как «кардиалгия», а καρδία всегда переводим как «сердце», но, когда имеется в виду кардия желудка, берем это слово в кавычки (см., например, 2.8.13).

Источником переводческой проблемы является характер аргументов, которые приводит в защиту своей позиции Хрисипп и которые вынужден опровергать Гален. Хрисипп (за что Гален неоднократно осуждает его, объявляя такую аргументацию ненаучной) приводит в доказательство своих анатомических представлений общеупотребительные греческие идиомы и метафорические выражения, эквиваленты которых в русском языке зачастую отсутствуют. Любой переводчик (особенно переводчик художественных текстов) сталкивался со следующей почти неразрешимой проблемой: в языке перевода отсутствует эквивалент идиом или стершейся метафоры, важной для понимания смысла. Так, в греческом языке εὐκάρδιος и εὔψυχος («имеющий хорошее сердце» и «имеющий хорошую душу») означает «храбрый, мужественный» (чем, конечно, не замедлил воспользоваться Хрисипп при доказательстве того, что «ведущее начало» расположено в сердце, см. 3.5.37). В свою очередь, в русском языке слово «благодушный» имеет совсем другое значение, а «благосердечный» не употребляется. Также в русском языке слово «бессердечный» означает «неспособный к состраданию», в то время как греческое ἀκάρδιος означает «трусливый, робкий» (3.5.38). То же относится и к метафорическому употреблению греческого глагола καταβαίνειν («спускаться») в значении «восприниматься, пониматься, приниматься» (интеллектуально или эмоционально, см.: 3.5.4–3.5.6): такое употребление нормально для греческого языка, но недопустимо в русском. По-русски можно сказать, что в человеке «поднимается гнев» (θυμὸς ἀναβαίνει), но «опускается раздражение» в качестве кальки с греческого χολὴ καταβαίνειν не было бы понято без пояснений (3.5.6). Во всех подобных случаях мы пытались подобрать аналогичные русские фразеологизмы, а если это было невозможно, то приводили греческие слова с дословным (или поморфемным) переводом и соответствующим пояснением.

Наиболее сложной оказывается ситуация, когда такой этимологический анализ, характерный для Хрисиппа (способ аргументации, не одобряемый, но используемый Галеном в полемических целях, чтобы «побить» врага на его же территории), применяется к слову, взятому из литературного контекста. В таком случае поморфемный перевод слова был бы неадекватен и неуместен в контексте художественного произведения, однако необходим для понимания текста Галена. Я имею в виду рассуждение Галена о значении слов ἄσπλαγχνος и μεγαλόσπλαγχνος (3.4.20–3.4.26), где применительно к последнему из этих слов приводится цитата из Еврипида («Медея», ст. 108–110) и ее разбор. Корень σπλαγχν- означает «внутренности»; ἄσπλαγχνος («лишенный внутренностей») употребляется в значении «трусливый, робкий» (например: Софокл, «Аякс», ст. 472). В буквальном значении («лишенный внутренностей») оно употребляется в дошедших до нас сочинениях лишь один раз — в псевдо-галеновском «Глоссарии»[181], применительно к морским животным. В свою очередь, слово μεγαλόσπλαγχνος вне медицинской литературы встречается всего один раз — в приведенных Галеном стихах Еврипида (остальные 18 его употреблений приходятся на «Корпус Гиппократа» и сочинения Галена, где оно является медицинским термином и буквально означает «имеющий большие внутренности»)[182]. В контексте же трагедии Еврипида данный эпитет следует переводить как «обуреваемый сильными страстями». Гален, в свою очередь, придает этому поэтическому эпитету не свойственное ему медицинское значение: «внутренние органы», которые, согласно его интерпретации, подразумевает здесь Еврипид — это мозг, сердце и печень, вместилища разумного, яростного и вожделеющего начал соответственно. Перед переводчиком такая ситуация ставит неразрешимую задачу: перевести одно и то же сложное слово, чтобы оно было и поэтическим эпитетом, и анатомическим термином, невозможно. Но Гален, как ни странно, находит для своей экстравагантной «анатомической» интерпретации поддержку в тексте Еврипида, поскольку его героиня, действительно, наделена и чрезвычайно острым умом, и сильными страстями и желаниями. Однако вопрос об использовании Галеном и его оппонентами цитат и примеров из поэтических текстов заслуживает отдельного обсуждения.

3

Любой читатель трактата «Об учениях Гиппократа и Платона» заметит обилие в нем цитат из поэтических текстов. В этой связи уместно более подробно остановиться на отношении Галена и его оппонентов к «свидетельствам поэтов» — неожиданной, с точки зрения современного человека, но имеющей долгую и почтенную историю в древнегреческой философской мысли традиции аргументировать философские положения поэтическими цитатами, прежде всего из Гомера и трагических поэтов. Насколько естественен был этот тип аргументации уже к IV в. до Р. Х., подтверждает хотя бы то, что Платон, при всем своем скептическом и даже враждебном отношении к поэзии и драме[183], не пренебрегал такого рода аргументацией[184]. Хрисипп, главный оппонент Галена в трактате «Об учениях Гиппократа и Платона», был, по-видимому, особенно привержен этой практике. Об этом свидетельствует следующий исторический анекдот, пересказанный Диогеном Лаэртским в биографии философа: «В одном сочинении он переписал почти целиком “Медею” Еврипида, и недаром какой-то его читатель на вопрос, что у него за книга, ответил: “„Медея” Хрисиппа!”»[185]

О том, какую роль стоики в своей антропологии и этике отводили поэтическому исследованию человеческой жизни (прежде всего аттической трагедии), мы можем лучше всего судить по сочинениям Эпиктета, последователя Хрисиппа и современника Галена, которые, в отличие от трудов самого Хрисиппа, до нас дошли. Как ортодоксальный стоик Эпиктет убежден, что все беды человека происходят от ложных убеждений, осознанных или не осознанных до конца. Трагедия была для Эпиктета иллюстрацией этого представления, то есть изображением того, какие ужасные вещи люди могут совершать под влиянием ложных убеждений. Герой трагедии для Эпиктета — глупец, слепо следующий своим представлениям о благе и не способный оценить их с точки зрения правильной, т. е. стоической, философии[186]. Этот тезис Эпиктет доказывает, в частности, на примере «Медеи» Еврипида. Так как Эпиктет не только говорит о той же трагедии, но и приводит