Человек в черном - Уилки Коллинз

помочь вам, мадам Марильяк, если вы позволите.

– Принесли милостыню? – спросила дочь, снова мрачно подняв глаза от иголки.

– Нет, участие, – мягко отвечала Стелла.

Девушка снова принялась за работу.

– Извините меня, – сказала она, – и я со временем научусь покоряться судьбе.

Тихая страдалица-мать подала Стелле стул.

– У вас прекрасное, доброе лицо, мисс, – сказала она, – и я уверена, что вы извините мою бедняжку дочь. Я еще помню то время, когда и сама была так же вспыльчива, как она. Позвольте спросить, от кого вы узнали о нас?

– Извините меня, но я не могу ответить вам на этот вопрос, – сказала Стелла.

Мать ничего не ответила, дочь же спросила резко:

– Почему?

Стелла обратилась с ответом к матери.

– Я пришла к вам от одного господина, который желает помочь вам, но не желает, чтобы называли его имя.

Поблекшее лицо вдовы вдруг просияло.

– Неужели брат мой, услышав о смерти генерала, простил мне, наконец, мое замужество? – воскликнула она.

– Нет! Нет! – прервала ее Стелла. – Я не стану вводить вас в заблуждение. Лицо, представителем которого я являюсь, не родственник вам.

Несмотря на это заявление, бедная женщина никак не хотела расставаться с надеждой, пробудившейся в ней.

– Может быть, имя, под которым вы знаете меня, заставляет вас сомневаться, – поспешно прибавила она. – Мой покойный муж принял нашу теперешнюю фамилию, переселившись сюда. Может быть, если я скажу вам…

Дочь остановила ее.

– Матушка, предоставьте это мне.

Вдова покорно вздохнула и принялась за работу.

– Достаточно будет и нашей теперешней фамилии Марильяк, – сказала девушка, обращаясь к Стелле, – пока мы не познакомимся поближе. Вы, конечно, хорошо знаете лицо, представительницей которого служите?

– Конечно, иначе меня не было бы здесь.

– В таком случае вам известны все семейные обстоятельства этого лица и вы, конечно, можете сказать, французы его родственники или нет?

– Я могу ответить определенно, что они англичане, – отвечала Стелла. – Я пришла к вам от имени друга, который сочувствует мадам Марильяк, – и только.

– Видите, матушка, что вы ошиблись. Перенесите это испытание так же твердо, как переносили другие.

Сказав это весьма нежно, она снова обратилась к Стелле, не стараясь скрывать перехода к холодности и недоверию.

– Одна из нас должна говорить прямо, – сказала она. – Наши немногие знакомые почти так же бедны, как мы, притом они все французы. Я вам говорю, что у нас нет друзей англичан. Каким образом этот анонимный благодетель узнал о нашей бедности? Вы нас не знаете, следовательно, не вы могли указать на нее.

Стелла только теперь поняла, в какое неловкое положение она попала. Она смело встретила возникшие затруднения: ее поддерживало убеждение, что она служит делу, приятному Ромейну.

– Вы, вероятно, руководствовались лучшими побуждениями, советуя вашей матушке не говорить своего имени, – продолжала она, – будьте настолько справедливы, чтобы предположить, что и у вашего «анонимного благодетеля» есть причины не открывать свой фамилии.

Этот удачный ответ побудил мадам Марильяк принять сторону Стеллы.

– Милая Бланш, ты говоришь слишком резким тоном с этой доброй барышней, – сказала она дочери. – Стоит взглянуть на нее, чтобы увидеть ее добрые намерения.

Бланш с угрюмой покорностью снова взялась за иглу.

– Если мы должны принять милостыню, то я по крайней мере желала бы знать руку, подающую ее, – отвечала она. – Больше я ничего не скажу.

– Когда тебе будет столько же лет, сколько мне, – сказала мадам Марильяк, – ты не будешь рассуждать так резко, как теперь. Мне многому пришлось научиться, – продолжала она, обращаясь к Стелле, – и я думаю, это послужило мне на пользу. Я не была счастлива в жизни…

– Вы были мученицей всю свою жизнь! – сказала девушка, не будучи в силах сдержать себя. – Отец! Отец!

Она отбросила от себя работу и закрыла лицо руками.

Слабая мать впервые заговорила строго:

– Пощади память отца! – сказала она.

Бланш вздрогнула, но промолчала.

– У меня нет ложной гордости, – продолжала мадам Марильяк. – Я признаюсь, что мы в нищете, и без дальнейших вопросов благодарю вас, дорогая мисс, за ваши добрые намерения. Мы перебиваемся кое-как. Пока глаза мои служат мне, работа дает нам средства к жизни. Моя старшая дочь зарабатывает кое-что уроками музыки и вносит свою долю в наше бедное хозяйство. Я не отказываюсь наотрез от вашей помощи, но говорю только: мы еще попытаемся пробиться сами.

Едва она проговорила это, как слова, долетевшие из соседней комнаты, прервали ее и повели к последствиям, которых присутствовавшие не предвидели. Из-за легкой перегородки, разделявшей комнату, вдруг раздался пронзительный голос, похожий на визг.

– Хлеба! – кричал кто-то по-французски. – Я голоден. Хлеба! Хлеба!

Дочь вскочила.

– Вот, он выдал нас! – воскликнула она с негодованием.

Мать молча встала и отворила шкаф, стоявший как раз напротив Стеллы. Она увидела две-три пары ложек в вилок, несколько чашек, блюдечек и тарелок и сложенную скатерть. Кроме этого на полках не было ничего, не было даже черствой корки хлеба, которую искала бедная женщина.

– Пойди, душа моя, успокой брата, – сказала она, запирая шкаф с таким же терпением, как всегда.

Когда Бланш вышла из комнаты, Стелла вынула портмоне.

– Ради бога, возьмите что-нибудь! – вскричала она. – Я предлагаю вам с полным уважением, я предлагаю вам взять взаймы.

Мадам Марильяк ласково сделала знак Стелле, чтобы она закрыла портмоне.

– Не расстраивайте себя из-за пустяков, – сказала она. – Булочник поверит нам, пока мы не получим денег за работу, и дочь моя знает это. Если вы не хотите сообщить ничего больше, скажите по крайней мере ваше имя? Мне тяжело говорить с вами как с совершенно посторонней.

Стелла тотчас исполнила ее просьбу. Мадам Марильяк улыбнулась, повторяя ее имя.

– Между нами есть некоторая связь, – сказала она. – И у нас, во Франции, новорожденным тоже дают это имя. Здесь, на чужбине, оно звучит как родное. Дорогая мисс Стелла, мальчик мой, испугавший вас, прося хлеба, снова заставил меня вернуться к самой тяжелой из моих забот. Когда я думаю о нем, я почти готова преодолеть чувство, удерживающее меня… Нет, нет! Спрячьте портмоне. Я не настолько бессовестна, чтобы занять сумму, которую никогда не буду в состоянии возвратить. Я расскажу вам, в чем состоит мое горе, и вы поймете, что я говорю серьезно. У меня было два сына. Старшего – самого лучшего и любящего из моих детей – убили на дуэли.

При этом внезапном сообщении у Стеллы вырвался крик сочувствия, который она не в состоянии была сдержать. Теперь, в первый раз, она поняла упреки совести, мучившие Ромейна, с такой ясностью, с какой не понимала их во время рассказа леди Лоринг о дуэли. Приписывая впечатлительности молодой девушки эффект, произведенный