Последний магнат - Фрэнсис Скотт Фицджеральд

Много сведений дал мне Уайли Уайт, и я отнеслась к ним с доверием, потому что Уайли вчувствовался в Стара глубоко – со смесью зависти и восхищения. Сама же я тогда бредила Старом, и, так и знайте, мой рассказ о нем – рассказ влюбленной.

Неделей позже я съездила к нему на студию. Было утро, и я была, по-моему, свежа как утро, и даже надела костюм для верховой езды, чтобы создать впечатление, будто с рассвета резвилась на росных лугах.

– Сегодня брошусь под колесницу Стара, – сказала я заехавшему за мной Уайту.

– Бросаться, так под мою, – предложил Уайли. – Лучшая подержанная автоколесница, какую Морт Флайшэкер когда-либо сбывал из своего каретника.

– Ни за шелка и шоколады! – без запинки отпарировала я. – У вас на Востоке жена.

– Она осталась в прошлом, – сказал Уайли. – Ох, Сесилия, Сесилия. Высокая самооценка – ваш козырь. А только, не будь вы дочкой Пата Брейди, кто бы взглянул на вас?

В отличие от наших матерей, мы не спешим оскорбляться. Стоит ли? Стоят ли этого шпильки приятелей? Теперь женятся не на тебе, а на твоих деньгах, причем советуют тебе бросить сантименты, да ты и сама советуешь. Все теперь проще. Или это еще вопросик? – как мы говаривали в тридцать пятом.

Я включила радио, и под мелодию «Колотится сердце мое» машина стала быстро подниматься по Лавровому Каньону. Но все же Уайли ошибается. Лицо у меня неплохое, хотя и кругловатое, а кожи всякий норовит коснуться, и ноги хороши, и бюстгальтера не требуется. А что натура ершистая, так не Уайту кидать в меня камень.

– Правда, это я умно придумала – с утра к нему пораньше? – спросила я Уайта.

– Ага. К самому занятому человеку в Калифорнии. Он будет признателен. А еще бы лучше разбудить его ночью.

– В том-то и дело, что к ночи он устанет. Стольких перевидает за день, в том числе и смазливых. А я с утра явлюсь – и завладею мыслями.

– Нехорошо, Сесилия. Грубо-расчетливо.

– А что можете вы мне предложить? Только без хамства.

– Я люблю вас, – сказал он не слишком убежденно. – Люблю ваши деньги, но сильней денег люблю вас, а это уже кое-что. И возможно, ваш отец сделает меня помощником продюсера.

– Я могла выйти замуж за блестящего йельца и жить в Саутгемптоне.

Пошарив по шкале, я поймала не то «Без возврата», не то «Погибшие». Песни в том году пошли хорошие, музыка стала опять улучшаться. В разгар кризиса она особо не блистала, лучшими номерами были уцелевшие с двадцатых – такие, как «Синее небо» в исполнении Бенни Гудмена или «Окончен день» Пола Уайтмена. Оркестры, правда, хорошо звучали. Теперь же мне нравилось почти все, не нравилось только, когда отец мурлычет «Доченька, ты приустала за день» для создания чувствительно-родительской атмосферы.

«Без возврата» было не под настроение, и я повертела ручку, отыскала «Собою хороша» – вот мой сорт поэзии. Мы поднялись на гребень взгорья; я оглянусь – воздух был так чист, что различим был каждый листик на Закатной горе, в двух милях от нас. Иногда так поразит это тебя – просто воздух, вольный, незамутненный воздух.

– «Собою хороша, душой мила-а», – запела я.

– Когда будете петь Стару, – сказал Уайли, – вставьте куплет о том, какой из меня получится хороший помощник продюсера.

– О нет, моя песня будет исключительно о нас с ним, – ответила я. – Он взглянет на меня и подумает: «А ведь я смотрел на нее раньше, не видя…»

– Эта строчка прошлогодняя, мы ее теперь вычеркиваем, – сказал Уайли.

– Потом назовет меня «Сеси», как назвал в вечер землетрясения. Скажет, что и не заметил, как я расцвела.

– А вам останется только стоять и таять.

– А я буду стоять и цвести. Он поцелует меня, как целуют ребенка, и…

– Но все это уже есть у меня в разработке, – пожаловался Уайли. – И завтра я кладу ее Стару на стол.

– … и сядет, спрячет лицо в ладони, проговорит, что никогда не думал обо мне как о женщине.

– А-а, успел, значит, ребеночек прижаться во время поцелуя!

– Я же сказала, что стою и цвету. Сколько раз надо повторять: цве-ту.

– Ваш сценарий начинает отдавать дерюгой, – сказал Уайли. – Не пора ли закруглиться? Мне предстоит сейчас работа.

– Потом скажет, что это было нам с ним предназначено.

– Что значит дочь кинопромышленника! Вся в папашу. Халтура в крови. Брр! – Он деланно поежился. – Не дай бог получить в вены порцию такой крови.

– Потом скажет…

– Его роль наперед вся известна. Меня больше интересуют ваши реплики.

– И тут кто-то войдет, – продолжала я.

– И вы быстренько вскочите с кушетки, оправляя юбку.

– Сейчас выйду из машины и пешком вернусь домой!

Мы въехали в Беверли-Хиллс; все вокруг хорошело от высоких гавайских сосен. Голливуд четко разделен на жилые зоны согласно принципу «По одежке протягивай ножки», – здесь вот обитают главы студий, режиссеры, там вон техперсонал в одноэтажных бунгало, и так далее вплоть до статистов. Мы проезжали «руководящую» зону – затейливый архитектурный марципан, и с утра сегодня он выглядел красиво, хотя в самом закоптелом виргинском или нью-гэмпширском поселке больше романтики.

«А вдруг он стал другой, – пело радио, – твой милый, дорогой?»

Терзалось сердце, и дым попал в глаза, и все такое, но я тем не менее считала, что хоть половинный, а шанс у меня есть. Войду в кабинет и решительно устремлюсь к нему, точно сейчас вот с ног собью или поцелую в губы – а в полушаге от него остановлюсь и скажу «Привет!», так трогательно обуздав себя.

Так я и вошла – но, конечно, получилось не по-моему. Стар своими темными красивыми глазищами взглянул мне прямо в глаза и, я уверена, прямо в мысли – и при этом без малейшего смущения. Я стала перед ним, стою, стою, а он только дернул уголком рта и сунул руки в карманы.

– Пойдете со мной вечером на бал? – спросила я.

– А где это?

– В «Амбассадоре» – бал сценаристов.

– Ах, да. – Он подумал. – С вами не смогу. Попозже загляну, может быть. У нас сегодня просмотр в Глендейле.

Мечтаешь, планируешь, а как все потом по-другому выходит! Он сел, и я тоже подсела к столу, примостила голову среди телефонов, как рабочую принадлежность, взглянула на Стара – и получила в ответ взгляд его темных глаз, такой добрый и совсем не тот. Не чувствуют мужчины, когда девушка сама дается в руки. Только и вызвала у него что вопрос:

– Почему не выходите замуж, Сесилия?

Сейчас опять заговорит о Робби, будет нас сосватывать.

– А чем я могу заинтересовать интересного человека? – спросила я в ответ.

– Скажите ему, что любите его.