Угроза вторжения - Олег Маркеев

Далее, я ни на йоту не отступил от заключенного со мной договора. Надеюсь, вы понимаете, что перенестись из лефортовской камеры в этот богом забытый уголок бесплатно нельзя. Я сделал свое дело и получил за это жизнь. Жизнь маленького человека на маленьком островке среди психов и блудливых медсестер. И на том спасибо. Ваше появление означает, что кому-то я опять стал нужен. Этот кто-то достаточно могуществен, чтобы иметь доступ к вашим прошлым делам, иначе бы он вас не нанял. И сидит достаточно высоко, чтобы быть осведомленным о сути заключенного со мной договора. Иначе он не смог бы добыть мой адрес. Отвечать за нарушение договора будет он. С меня взятки гладки, я человек подневольный. Кстати, кто этот герой нашего времени?

— Ас кем вы заключили договор в Лефортове? — ударил в ответ Журавлев.

— С ума сошли! Естественно, не скажу. — Кротов дернул головой, словно за воротник попала холодная капля.

— Вот и я не скажу, кто меня нанял. Работать будете со мной.

— М-да. Конспираторы… Фактически, он предлагает мне работу, так? — Кротов резко повернулся и посмотрел в лицо Журавлеву.

— Допустим.

— Без «допустим»! Он предлагает мне работу. А Кротов никогда не работает даром и на чужих условиях. Условие первое — семь процентов от дела. Условие второе… Оно не обсуждается. Гогу Осташвили — а именно это имя вы чуть не назвали мне тогда, в Лефортове, — вы оставляете мне. За жену и детей я из него жизнь выдавлю по капле!

— С Гогой понятно, но семь процентов! Это же бешеные деньги!

— Вы не поняли меня, Журавлев, — усмехнулся Кротов. — Я понимаю, для вас все, что больше оклада опера, относится к бешеным деньгам. И обсуждать с вами этот вопрос я не намерен. Просто передайте мои условия тому, кто вас послал. Кротов, как вы знаете, всегда брал десять процентов. Если я правильно понял, некто решил с моей помощью повалить Гогу. Операция принесет бешеные деньги, тут я с вами согласен. Здравый смысл требует увязывать процент с объемом прибыли. Поэтому мое условие — семь процентов. Из них полтора я предлагаю вам. Что скажете?

— Перекупаете? — удивился Журавлев.

— Да бросьте вы, Кирилл Алексеевич. Можно же раз в жизни не быть дураком и не таскать каштаны из огня для дяди за благодарность в приказе, а говоря по-русски — даром. Я беру вас в дело, неужели непонятно? Предлагаю стать партнером и обещаю нормальные деньги. Вы, надеюсь, понимаете, такие предложения Кротов делает далеко не каждому?!

— Что потребуете взамен?

— Ничего особенного. Обычной партнерской лояльности. Вы не опер-вербовщик, а я не припертый к стенке «цеховик». Между нами не должно быть грязи. Только партнерские отношения.

— А если я откажусь?

— Значит, вы дурак, и иметь с вами дело я не намерен. Или ваш новый хозяин посулил вам больше. Но тогда дураком оказываюсь я, Потому что поверить в такое, будучи в здравом уме, невозможно. Естественно, условия нашего соглашения должны остаться между нами. Идет? Думать будете в дороге. Скоро отходит катер. У мужиков проблема с горючкой, в следующий раз могут заявиться через неделю. Передайте все хозяину. Если согласны на мои условия, приезжайте. Нет — бог вам судья. Выходите из дела, пока не поздно, оно не для вас.

— Кротов, вы хоть понимаете, что последует, если я передам весь ваш бред?

— Не давите, Кирилл Алексеевич. Не прошло в Лефортове, не пройдет и здесь. Я проверяю вас и вашего хозяина. Серьезный человек поторгуется и попытается сбить цену. Несерьезный пошлет сюда ребят или даст команду главврачу посадить меня на иглу. Как вы поняли, я ничего не боюсь и ко всему готов. Учтите это на будущее.

У пристани на другой стороне острова протяжно загудел катер, созывая задержавшихся посетителей. Стало совсем темно, и Журавлев, прикурив от дрожащего на ветру огонька зажигалки, не сразу разглядел, что Кротова уже рядом нет.

«Я его сделал, — сказал сам себе Журавлев. — Как ни крути, а в дело Крот пойдет. Это главное. Подседерцеву нужен был результат, он его получит. Остальное — мое дело, — Он достал из кармана диктофон, щелкнул кнопкой. Курил, щурясь на темную воду. Маленькая кассетка перематывала пленку, стирая запись. — В старые дела пускать Подседерцева нельзя. С Кротовым не все так просто, за ним стояли и, возможно, стоят серьезные люди. И он не преминул это обыграть. Подседерцев может ухватиться за эту ниточку и до поры заморозить операцию. А мне нужны деньги, не мне лично, а семье. Крота я расколю сам, время для этого будет. Вот тогда можно выходить на Подседерцева с предложением о перспективной игре. Похоже, на старости лет ты влезаешь в большую политику, да? — Он тихо хмыкнул. — А, к черту, терять уже нечего! Глупо умирать дураком».

В келье стало совсем темно. Только светилась синим вечерним светом острая арка окна.

Она провела жарким языком по его губам. — М-м-м. Витюш, а губы у тебя стали твердыми. Скоро вообще превратишься в аскета. Губы в ниточку, взор орлиный, в сердце — лед.

— Как знать… — Он осторожно выгнулся, достал со стола пачку сигарет. — Обряды инициации бывают разными. Кого испытывают огнем, кого льдом, кого землей.

— А тебя чем шарахнул по мозгам Мещеряков? Виктор, женщину не обманешь, ты стал наполовину чужой.

— Долго не виделись. — Виктор прикурил сигарету.

— Нет, не это. — Она приподнялась на локте, взяла у него из губ зажженную сигарету.

— Зачем тебе знать?

— Слушай, мы разошлись. Каждый выбрал свою дорогу и пошел по ней. Не смогли идти вместе — значит, не судьба. Но разве это делает нас чужими?

Он промолчал, раскурил новую сигарету.

— Тихо как у вас! Сдуреть можно. Надеюсь, наших стонов психи не слышали.

— Не слышали. Они в другом крыле, а стены — из танка не прошибешь.

— А они не буянят?

— Пока нет. До полнолуния еще неделя, — ответил Виктор, думая о своем.

— Тихо, аж на уши давит! — Она вскинула голову, но он свободной рукой опять опустил ее себе на грудь.

— Раньше психушки называли «домами скорби». Знаешь, почему? — прошептал он.

— Нет.

— Здесь конец всему. Дальше — пустота. Бездна. Эти люди не больны. Они заглянули в бездну, и она навсегда опалила их разум. Они скорбят по концу всего, что мы считаем бесконечно возобновляемым. Дальше жизни нет, и они это знают.

— А что есть?

— Другая жизнь. Но там нет места для нас. Тихо-помешанные живут на пограничной полосе. Буйные, пока есть силы, пытаются прорваться в ту или иную сторону. Раньше это знали, хоти слова «психиатрия» еще не придумали. Считали, что человек, заглянувший в бездну, навсегда потерян для этого мира. Но его скорбящей душе открыто многое, что не дано простым смертным. Поэтому и привечали юродивых, сумасшедших и шаманов.

— И Мещеряков подвел тебя к бездне?