Русский диверсант Илья Старинов - Анатолий Цветков

— Ну, Вольф, — взглянул на Старинова генерал Павлов, называя его, как называл в Испании, — встретимся на учениях! Там будет посвободнее, тогда и поговорим обо всем. У меня, кстати, есть вариант нового трала. А сейчас, прости, занят.

Было ясно, что на границе не так спокойно, как представлялось в Москве, в тихих кабинетах Второго дома Наркомата обороны.

Старинов пошел к своему старому другу генералу Н. А. Кличу.

— Вольф! Садись же, — пригласил Николай Александрович.

Едва присев, они начали разговор об обстановке на границе.

— Что здесь происходит? — напрямик спросил Старинов.

— Нехорошее происходит, — также прямо ответил Клич.

— А конкретнее?

— Конкретнее… Немцы подтягивают к границе войска, подвозят танки и артиллерию. Их самолеты все время летают над нашей территорией.

— А мы?

— Переформировываем и перевооружаем войска. Сбивать самолеты противника строго запрещено. Это еще заявление ТАСС от четырнадцатого июня… Не знаю, как его расценить. Конечно, оно внесло успокоение, но оно же понизило и нашу боеготовность.

— Ты считаешь?

— Я считаю, что порох всегда надо держать сухим, а особенно в соседстве с Германией.

— Так вам и карты в руки.

Николай Александрович с укоризной посмотрел на Илью Григорьевича. Всегда сдержанный, он вдруг заволновался:

— Ты пойми, что меня беспокоит. Орудий у меня много. Но артиллеристы — в основном молодежь. Обучены недостаточно. А тут еще из многих артполков забрали автомашины на строительство укрепрайонов. Даже тракторы и тягачи туда утащили. Случись что — орудия без тяги. Понимаешь? Без тяги!

— Ты докладывал об этом Павлову?

— И Павлову докладывал, и в Москву звонил, и везде один ответ: «Без паники! Спокойствие! Хозяин все знает».

Ни Клич, ни Старинов не коснулись тогда содержания речи Сталина на выпуске слушателей военных академий 5 мая 1941 г. Эта речь не публиковалась, но многие слышали ее, а отдельные ее положения пересказывались в докладах о международном положении. Сталин утверждал, что Красная Армия перестроилась и серьезно перевооружилась. Фактически же перевооружение только начиналось. Но об этом никто не мог говорить даже один на один.

Телефонный звонок положил конец свиданию. Клича срочно вызывали к командующему округом.

В субботу, 21 июня, Старинов с Колесниковым выехали в Брест. Стояло чудесное солнечное утро. Солнце освещало горы угля возле железнодорожных путей, штабеля новеньких рельсов. Рельсы блестели. Все дышало спокойствием.

В поезде Илья Григорьевич встретил полковника-артиллериста, знакомого по полигону. Полковник с тревогой рассказал, что и после заявления ТАСС от 14 июня положение по ту сторону границы не изменилось. Но в Красной Армии наступило успокоение. Он кивнул на гулявших по перрону военных с чемоданами.

— Еще недавно спали в сапогах, а теперь вот в отпуск собрались. Почему? Заявление ТАСС!

По пути заехали в Кобрин, где размещался штаб 4-й армии. Разыскали начинжа полковника А. И. Прошлякова. Он поместил приезжих в своем кабинете и обещал утром прислать машину, чтобы вместе ехать в район учений.

Прошляков подтвердил, что немцы весь июнь подтягивали к Западному Бугу технику, устанавливали маскировочные щиты перед открытыми участками, сооружали наблюдательные вышки.

В теплый вечер 21 июня 1941 г. в расположении штаба 4-й армии, прикрывавшей брестское направление, царило обычное для субботы оживление. Старинову передали, что учения отменены, и он долго бродил по живописному городку. А вернувшись в кабинет начинжа, пожелав Колесникову спокойной ночи, спокойно уснул на штабном диване.

Старинов проснулся от глухого взрыва. В открытые окна был слышен нудный, захлебывающийся гул авиационных моторов. На часах четыре часа двадцать минут. Колесников тоже приподнялся и шарил по придвинутому к изголовью стулу, отыскивая часы.

Неподалеку послышался тяжелый удар, за ним — взрыв. Дом качнуло, жалобно зазвенели стекла.

— Взрывные работы, что ли? — вслух подумал Илья Григорьевич.

— Скорее, бомба сорвалась с самолета, — отозвался Колесников, настороженно прислушиваясь.

— Куда же летчики…

Старинов не договорил. Частые взрывы слились на несколько секунд в оглушительный грохот. Потом стихло. Опять слышался то усиливающийся, то ослабевающий гул авиационных моторов.

Этот странный гул неожиданно напомнил Илье Григорьевичу Испанию. Это был гул «юнкерсов».

Старинов с Колесниковым бросились к окнам. Небо над Кобрином спокойно голубело. Плыли редкие перистые облака.

За стеной застучали сапоги.

— Всем немедленно покинуть помещение, — пронеслось по коридорам.

В пустых кабинетах звонили телефоны. Прямо к штабу направлялась эскадрилья самолетов. Старинов с Колесниковым метнулись через площадь, перескочили какую-то канаву, устремились в сад.

На бегу оглядываясь и следя за самолетами, видели, как от черных фюзеляжей отделились узкие, казавшиеся очень маленькими бомбы. Они с пронзительным визгом неслись вниз. Здание штаба армии окуталось дымом и пылью. Сильные взрывы рвали воздух так, что звенело в ушах.

Появилось еще одно звено. Немецкие бомбардировщики уверенно пикировали на беззащитный военный городок.

Когда налет закончился, в разных местах поднялись черные столбы дыма. Часть здания самого штаба лежала в развалинах.

Старинов с Колесниковым решили добраться до Бреста. Они думали, что среди представителей Наркомата обороны и Генерального штаба, прибывших на учения, должны были найтись люди, информированные о происходящем.

Сели в первую же попутную машину. Навстречу по шоссе торопливо бежали командиры, спешившие к месту службы. По обочинам, таща наспех одетых, не выспавшихся детишек, тянулись женщины с узелками и корзинами. Они покидали военный городок.

Улицы Кобрина, накануне безмятежные, пахнули гарью первых пожаров. На площади машину остановил хрип репродуктора. Шофер открыл дверку кабины и высунулся наружу. Знакомые позывные Москвы властно вторгались в сумбур и сумятицу города, принявшего первый бомбовый удар врага.

Все, кто был на площади, с надеждой глядели на черную тарелку громкоговорителя, укрепленную на телеграфном столбе.

— Московское время — шесть часов. Начинаем передачу последних известий, — услышал Илья Григорьевич.

Кобрин, затаив дыхание, ждал, что скажет Москва.

Дикторы, сменяя друг друга, бодрыми голосами сообщали о трудовых успехах советских людей, о зреющем богатом урожае, о досрочном выполнении плана каким-то заводом, о торжествах в Марийской АССР.