Паутина судьбы - Валентин Пушкин

– Благодарю сердечно, Александр Митрофанович, – почти прослезившись, проговорил Морхинин. – И вас тоже, Алексей Клавдиевич… Дай вам Бог всех благ за вашу принципиальность и настойчивость!

Тут же Морхинин с какой-то совершенно несвойственной ему изящной ловкостью извлек из кейса и откупорил коньяк. И так же сноровисто Углицких просверкал откуда-то взявшимися тремя большими бокалами. И сразу же возникла тарелочка с нарезанным ярко-желтым лимоном.

– Не грех, не грех, – бодро сказал Артюхов. – Сейчас пасхальная неделя.

– Да что вы говорите, Александр Митрофанович! – шутливо возмутился Углицких, разливая коньяк по бокалам. – Не только не грех, а кощунство не выпить во славу Божию и за успех прекрасной повести Валерьяна Александровича! Ну-ка, спойте предварительно, Валя. Вы же певчий…

Морхинин кашлем прочистил горло и выпятил грудь.

– Только потихонечку, потихонечку… – замахал на него свободной рукой Артюхов. – Чтобы эти лягушки не услыхали…

– «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав»… – приглушенно, но весело спел трижды Морхинин, и трое мужчин, по-пасхальному счастливые, осушили бокалы.

Морхинин отправился в бухгалтерию. Гонорар, по поводу скромности которого вздыхал главный редактор, показался Морхинину грандиозным. Тем более это были краткие времена миллионов, своими нулями усугубляющих видимую крупность суммы. Истинное содержание денег жадно пожирала инфляция.

Забегая вперед, с огорчением сообщим читателю, что спустя полгода журнал «Новая Россия» перестал субсидироваться некими богатыми людьми. Ведь издавался он в Вене (то-то роскошная была полиграфия). Особняк передали иностранному банку. В Неформатной группе российских писателей, куда Морхинин временами заглядывал, чтобы узнать новости и предложить свою прозу или стихи, он услышал о том, что Артюхов ищет спонсоров. Пока спонсоры не находились: времена настали совсем тяжелые.

Кто-то таинственно поддерживал патриотическое литературное направление, но распространение изданий было затруднено, да и оплаты за свои публикации авторы не получали. Тем не менее, чтобы совсем не забыть плоды писательского труда, выходил журнал «Московское известие». Главным редактором значился кроме своего ведущего положения в правлении сам Лебедкин.

Еще месяца три назад Морхинин отдал один экземпляр «Сопрано» и сюда. Взял повесть с гримасой величайшего одолжения секретарь Сербиенко, самодовольный и нагловатый тип, считавший себя крупным поэтом. Пролез он в литературные секретари благодаря Миколе Лямченко.

– Ты чего пришел? – фамильярно-небрежно спросил Сербиенко.

– Узнать про свою повесть, – ответил Морхинин, которому после публикации «Сопрано из Шуи» в «Новой России» было почти безразлично, напечатают ли ее в писательском (можно сказать, для внутреннего употребления) журнале.

– Посмотри вон там, – проговорил Сербиенко, глядя на Морхинина неприязненно, и ткнул пальцем в пачку новеньких журналов.

Морхинин взял верхний номер, и на первой же странице увидел свою фамилию и крупное название повести.

– Можешь взять один номер бесплатно, – сообщил Сербиенко. – За другие, если тебе надо, оплатишь мне лично.

«За что этот надутый хам так меня ненавидит?» – подумал Валерьян Александрович, забирая авторский экземпляр.

И неожиданно припомнил возмущение Сербиенко, которому Морхинин забыл подарить свои романы. Кроме того, наш герой прочитал однажды стихотворение, не относящееся ни к кому лично, но вся редакция сочла его направленным против отсутствовавшего в этот день Сербиенко:

– Ишь, клирник, кутейник… Эпиграммы сочинять взялся… – проговорил сердито поэт Вапликанов.

Сейчас, при получении журнала, Морхинин почувствовал победное торжество. Он подошел к Сербиенко, раскрыл кейс и молча показал ему «Новую Россию», а в ней «Сопрано» на глянцево роскошных, окантованных страницах. Сербиенко позеленел. Потом Морхинин назвал сумму гонорара. Небрежно бросив в кейс номер «Московского известия», он щелкнул замочком и пошел к двери, кинув в сторону своего недоброжелателя иронический взгляд. Хлопнул дверью, не прощаясь.

И вдруг Морхинину стало тошно и стыдно. «Докатился. Какая мелочная бабская месть! Чего ты пыжишься, Валерьян? Кто тебя знает, кроме этих нескольких простеньких ребят? Ну, пусть они в основном серости и приспособленцы. А ты-то что за величина? Ну выпадет раз в год удача, когда тебя опубликуют…». Он вернулся и, старательно улыбаясь, сказал хмурому Сербиенко:

– Не сердись, я пошутил. Просто удача обвалилась. Вот я и раздухарился.

– Да ладно, я так и понял. А завидовать тебе я не собираюсь. Ты прозаик, я поэт. Мне твои повести до фонаря.

– Позволь, я куплю три штуки, подарю знакомым. А что – хоть и не так богато издано, как «Новая Россия», но тоже очень стильно оформлено.

– Бери три экземпляра, – потеплел Сербиенко, – деньги на бочку. Тут Лямченко и Гришка Дьяков хвалили твою повесть до чертиков, чуть не обос… Мать их, знатоки-стилисты… – и Сербиенко привычно поплыл в потоке матерной выразительности.

На домашний адрес Морхинина стали приходить из Италии красивые открытки. Кроме того, синьор Бертаджини напечатал в своей газете о «замечательной» книге русского писателя Морхинина «Проперций». Вырезки, оттиснутые на ксероксе, производили на Морхинина большое впечатление, Бертаджини поместил рядом с заметкой его портрет и краткую биографию. Постепенно у Морхинина образовалась целая пачка итальянских корреспонденций.

Но бывший оперный хорист, а ныне безвестный писатель никому из коллег об этом не говорил. Показал только младшей дочери, когда она однажды к нему зашла. Та пожала плечами: «Ну вот, теперь в Италии о твоем «Проперции» знают. А тут всем плевать». Валерьяну Александровичу показалось, что вместо радости она испытывает некую ревность и даже зависть.

Владимиро Бертаджини шутил, что, напечатав портрет Морхинина, он получил несколько запросов от читательниц газеты. Синьоры и синьорины интересовались: нельзя ли лично познакомиться с этим русским писателем? «Вы сетуете на якобы жалкие результаты в публикации вашей прозы. Но неудачи, несложившаяся карьера оставляют неудачника неправдоподобно молодым, – весело писал угрюмому москвичу жизнерадостный итальянец. – Действительно, судя по вашим фотографиям, вы выглядите весьма привлекательно и намного моложе своего возраста. Тут вспомнишь уайльдовский «Портрет Дориана Грея».

Итальянец все чаще упоминал о своем неотвратимом намерении перевести (с помощью туринских славистов) и издать «Проперция» хотя бы небольшим тиражом. «У нас в Италии сейчас относятся к серьезной литературе равнодушно, хуже, чем в России. Это по всему миру. Из русских авторов переводят и издают детективщицу Мурину. Остальными писателями – модернистами, почвенниками, историками – мало интересуются. Я хочу использовать местные патриотические чувства итальянцев в том, что русский автор написал книгу об уроженце Италии, хотя и жившем в древности».