Face-to-face - Галина Тер-Микаэлян

Она замолчала, потому что обычно спокойное лицо племянницы выражало испуг и растерянность. Словно пытаясь защититься от этой внезапно навалившейся на нее информации, Таны беспомощно подняла руку.

— Но ты говорила, что это по женской линии, а папа… — голос ее дрожал.

— Я сказала так, потому что до твоего папы по той линии рождались только женщины. Будь Сережа девочкой, он, возможно, тоже унаследовал бы эту способность, теперь же, похоже, он передал этот дар тебе. Но следи за своими словами и поступками, девочка моя, никто и никогда не должен об этом узнать — люди не любят, когда кто-то видит их насквозь и копается в их мыслях, даже самые близкие такого не прощают. Да, кстати, Марина Афанасьевна советовала перевести тебя в другую школу, но я ответила, что будет так, как ты захочешь. Так что решай сама — хочешь перейти в другую школу?

Таня закрыла глаза, немного помолчала, а потом махнула рукой:

— Пусть! Я сама больше не пойду в их дурацкую школу.

Выбранная на семейном совете школа считалась довольно сильной, и директором ее была одна из пациенток Натальи, поэтому можно было надеяться на более или менее лояльное отношение к столь сложному подростку, как Таня. Один только недостаток: чтобы добраться до новой школы от Литовского проспекта, где жили Муромцевы, нужно было минут пятнадцать ехать на трамвае, а потом еще пройти дворами или проехать две остановки на троллейбусе — на выбор. Петр Эрнестович, который теперь большей частью ездил на работу на служебной машине, предложил:

— Я попрошу водителя, чтобы он заезжал за мной пораньше — подбросим Танюшку до школы и поедем в институт.

Сергей смутился.

— Я прекрасно могу и сам отвезти свою дочь в школу, — раздраженно ответил он.

— Сам так сам, — добродушно согласился старший брат. — Только с вечера проверь машину.

— В крайнем случае, она поедет на общественном транспорте, и ничего страшного с ней не случится.

— Но это только в самом крайнем случае, — поспешно добавила Наталья. — Утром в транспорте такая давка, девочка просто не сумеет сесть в трамвай. Или, не дай бог, толкнут под колеса.

Однако через месяц Тане все же пришлось пару дней покататься на общественном транспорте. В середине апреля Петр Эрнестович уехал в Киев на конференцию, а на следующий день из Москвы позвонил следователь, занимавшийся делом Юрия, и сказал, что Наталье или Сергею необходимо будет приехать — тут он слегка запнулся — для опознания найденного в Ясенево тела.

— Поскольку вы сами и другие родственники просили меня в случае… гм… не сообщать пока его супруге, — добавил он. — Конечно, это грубейшее нарушение, но я сам муж и отец, я понимаю…

Через два часа после звонка следователя они выехали в столицу вечерним поездом. Получив у проводника постельное белье, Наталья сразу же легла, повернулась лицом к стене и неподвижно лежала, не говоря ни слова. Сергей посидел рядом с женой — молча, понимая, что лучше ее теперь не тормошить, — потом со вздохом полез на верхнюю полку, закрыл глаза и под перестук колес забылся тяжелым сном. Наталья же не спала — она вспоминала похороны отца.

…Когда Иван Лузгин погиб под колесами поезда, ей не было еще и тринадцати. Его изувеченное тело хоронили в закрытом гробу, поэтому в воспоминаниях девочки отец навсегда остался живым и веселым. Через два года после его смерти у матери обнаружили опухоль, а еще через год всем стало ясно, что жить ей осталось недолго. В один из вечеров, подходя к кухне, пятнадцатилетняя Наташа услышала, как соседка Екатерина Марковна утешала всхлипывающую Лизу:

«Ничего не поделаешь, Лизанька, одиноко, видно, Ивану в земле лежать, вот он ее к себе и забирает».

Увидев вошедшую девочку, она сразу же умолкла, а Лиза поспешно отвернулась, скрывая заплаканные глаза — при младшей сестре она никогда не выказывала слабости. Наташа налила в кружку воды и, не сказав ни слова, вышла, но на следующую ночь ей приснился страшный сон — могильный холмик неожиданно лопается, разрывается надвое, и смеющийся мертвец тянет оттуда длинные руки.

«Иди ко мне, — говорил он, — иди, иди».

Правда, лицо у него было не отцовское — чужое, страшное и синее. Девочка проснулась с криком и в холодном поту, но никому о приснившемся кошмаре никогда не рассказывала, хотя периодически он повторялся еще года три. Из-за этого страх перед могилами так ее мучил, что она даже мать не проводила до кладбища. После гибели Лизы Наталья ни разу не приехала в далекое дагестанское село, где была похоронена сестра. Юрий, каждый год звавший ее навестить могилу его матери, вначале обижался на тетку, но потом, наверное, что-то понял — перестал настаивать. Теперь его тоже не было в живых…

Наталья, лежа в поезде лицом к стене, думала о предстоящем опознании и боялась уснуть — ей казалось, что сон, навеваемый мерным стуком колес, принесет тот старый, терзавший ее когда-то кошмар.

Опознание прошло довольно быстро. Само тело им предъявлять не стали — от него, пролежавшего четыре месяца в незамерзающем пруду рядом с теплотрассой, где круглый год сновали полчища крыс, мало что осталось. Тем не менее, Муромцевы немедленно признали кожаное пальто — лет пять назад Петр Эрнестович привез его из Югославии для младшего брата, но Сергею рукава оказались коротки, поэтому они с Натальей решили подарить его племяннику в день двадцатипятилетия.

В кармане пальто лежали паспорт Юрия и его пропуск в институт — странно, но в отличие от тела, все это сохранилось на удивление хорошо, однако, убитым горем родственникам было в тот момент не до размышлений. Если прежде они еще на что-то надеялись, то теперь сомнений в гибели Юрия Лузгина у них не осталось.

После опознания Наталья, Сергей и срочно прилетевшие из Тбилиси Рустэм и Ильдерим Гаджиевы сидели в кабинете следователя, и он говорил им сочувственные слова. Наталье внезапно показалось, что вокруг стоит туман, ее замутило, и голова пошла кругом.

— Мне… нужно выйти на минутку, вы разрешите, — стиснув зубы, сказала она, торопливо поднимаясь.

— Да-да, конечно, — следователь, повернулся к шелестевшей бумагами секретарше: — Маша, проводи Наталью Ивановну.

— Нет-нет, не надо.

В туалете она умыла лицо холодной водой, и немного пришла в себя. Но возвращаться в кабинет не было сил — встала у окна и неподвижно стояла, глядя на спешивших перейти улицу на зеленый свет пешеходов. Чья-то рука легла на плечо.

— Тебе лучше? — тихо спросил Ильдерим.

— Ильдерим? — по телу ее прошла внезапная дрожь, и возглас прозвучал так, словно она со стоном выдохнула воздух: — Нет, пожалуйста!

Он убрал руку, но еще секунду стоял совсем близко, почти касаясь грудью ее спины, потом, чуть отступив, глухо и тихо проговорил:

— Я так тосковал без тебя все это время. Прости, я знаю, что сейчас нельзя об этом, но…

От его близости Наталье внезапно стало нечем дышать, и навалившееся чувство — жадное, горячее, страстное — сразу же отодвинуло печаль о погибшем племяннике.