Острые предметы - Гиллиан Флинн

Ребенок заплакал. Пока Адора его укачивала, след от укуса побледнел. Подругам она сказала, что малыш просто разнервничался. Я убежала в комнату Мэриан и спряталась под одеяло.

* * *

После встречи с мамой у родителей Нэш я снова поехала в бар «Футс». Я пью много, но никогда не напиваюсь, убеждала я себя. Мне хотелось пропустить стаканчик, только один. Я всегда считала спиртное чем-то вроде смазки, защитой от острых, колючих мыслей. Барменом был круглолицый парень, на пару лет моложе меня, с которым я училась в одной школе и которого, кажется, звали Барри, – впрочем, уверена я не была, поэтому по имени обращаться не стала. «Здравствуйте еще раз», – пробормотал он и налил в большой бокал две трети бурбона, потом добавил кока-колы. «За счет заведения, – сказал он официанту с салфеткой на руке. – С красивых женщин денег не берем». Сказав это, он вдруг густо покраснел и торопливо ушел к другому концу барной стойки, якобы по срочному делу.

* * *

На обратном пути я поехала по улице Нихо, где жил кое-кто из моих друзей. Эта улица пересекала весь город, и по мере приближения к той его части, где жила Адора, становилась все респектабельней. Я увидела старый дом Кейти Лейси, перекошенный особняк, который построили ее родители, после того как снесли свой старый викторианский дом, – нам в ту пору было по десять лет.

Метрах в двухстах от меня проехала девочка на электромобиле для гольфа, украшенном наклейками с цветами. У нее были аккуратные косички, как у швейцарской девушки с коробки какао. Эмма. Значит, пока Адора гостила у Нэш, она убежала из дома – иначе кто бы отпустил ее одну: с тех пор как убили Натали, дети на улицах Уинд-Гапа без взрослых не гуляли.

Вместо того чтобы ехать домой, она направилась на восток, где были трущобы и свиноферма. Я повернула за угол и поехала за ней на предельно низкой скорости, из-за чего двигатель моей машины чуть не заглох.

Дорога постепенно спускалась вниз, и гольф-мобиль покатился так быстро, что Эммины косички полоскались на ветру. Через десять минут мы выехали за город. Высокая желтая трава и скучающие коровы. Сгорбленные, точно старики, коровники. Я остановила машину, не глуша мотор, чтобы пропустить Эмму подальше вперед, но не потерять из виду, и поехала за ней. Мы проехали мимо фермерских домов и стоящей у дороги деревянной будки, в которой сидел парень и вальяжно, как кинозвезда, курил сигарету. Вскоре потянуло навозным смрадом, и стало совсем понятно, куда мы направляемся. Еще через десять минут показались клетки со свиньями, блестящие железные коробки, похожие на пачки скобок для степлера. От визга, невыносимого, точно скрип ржавого скважинного насоса, у меня едва не заложило уши. Потом непроизвольно раздулись ноздри и заслезились глаза. Если вы когда-нибудь проходили мимо мясокомбината, то понимаете, о чем я. Вонь такая, хоть топор вешай. В ней хочется прорубить дыру, чтобы подышать. Жаль, не получается.

Эмма сразу проскочила через ворота к свинобойне. Парень в будке только помахал ей рукой. Мне же пришлось задержаться, и, пока я не произнесла волшебного слова «Адора», он меня пускать не хотел.

«Ах да, вы – взрослая дочь Адоры. Вспомнил», – сказал он.

На его бедже значилось имя – Хосе. Я окинула его внимательным взглядом: может, у него пальцев на руках не хватает? Без нужды мексиканцам не дают таких легких должностей, как сторож или контролер. Так у нас работает производство: мексиканцы выполняют самую грязную и опасную работу, а белые еще жалуются.

Эмма поставила электромобиль рядом с пикапом и отряхнулась от дорожной пыли. Потом по-деловитому торопливо прошла мимо скотобойни, клеток со свиньями, прижимавшими к решетке мокрые розовые рыла, и подошла к большому железному сараю, в котором кормили поросят. Большую часть свиноматок оплодотворяют по многу раз, после нескольких опоросов свинья ослабевает и идет на мясо. Но пока она еще на что-то способна, ее заставляют кормить поросят, пристегивая ремнями к клетке: копыта врозь, соски наружу. Свиньи – очень умные и дружелюбные животные, и это конвейерное насилие вызывает у них желание умереть. Что с ними и происходит, когда они истощаются.

Одна лишь мысль об этих методах вызывает у меня отвращение, а наблюдение за процессом что-то меняет в психике – словно перестаешь быть человеком. Так же как если смотреть на изнасилование и молчать. Эмма стояла в дальнем конце сарая возле железной клетки для опороса. Несколько мужчин вытащили из стойла ящик с визжащими поросятами, другой ящик закинули в стойло. Я прошла вглубь сарая и встала за Эммой – так, чтобы она меня не видела. Свинья лежала на боку почти в коме, брюхо зажато между железными прутьями, ее красные, стертые до крови соски торчали, как растопыренные пальцы. Один рабочий протер маслом сосок, который кровоточил сильнее других, потом с ухмылкой дернул за него. Мужчины не обращали на Эмму внимания, будто ее присутствие здесь было вполне нормальным явлением. Она подмигнула кому-то из них, пока они укладывали в клетку другую свинью, и потом они уехали за следующей партией поросят.

В стойле поросята кишели вокруг свиньи, как муравьи на капле варенья. Они дрались за соски, которые выскакивали у них изо рта, тугие и трясущиеся, точно резиновые. У свиньи закатились глаза. Эмма сидела, скрестив ноги, и смотрела как зачарованная. Через пять минут она задвигалась и улыбнулась. Мне пора было уходить. Я пошла к машине – сначала медленно, потом бегом. Закрыв дверь, я включила погромче радио, глотнула обжигающего горло бурбона и уехала прочь, подальше от вони и визга. И этого ребенка.

Эмма. Все это время я обращала на нее мало внимания. Теперь же она заинтриговала меня по-настоящему. От того, что я увидела, у меня комок стоял в горле.

Мама утверждала, что Эмма самая популярная девочка в школе, и я этому верила. Джеки сказала, что Эмма самая вредная, и этому я тоже верила. Когда живешь с Адорой, купаясь в ее горечи, добрым быть трудно.

«Интересно, – думала я, – как же Эмма уживается с Мэриан? Жить с призраком нелегко».

Но моя сестра была умной и жила своей жизнью, уходя из дома. А с Адорой она была покладистой, милой, скромной – именно такой и надо быть, чтобы добиться маминой любви.

Но каков характер: сначала закатила скандал по поводу кукольного домика, потом дала пощечину подруге, а теперь – эта мерзость. Видимо, испытывает удовольствие при виде гадостей и любит их делать. Вдруг мне вспомнились рассказы об Энн и Натали. Эмма не похожа на Мэриан, а с ними, возможно, что-то общее у нее есть.

* * *

Вечером, ближе к ужину, я решила снова наведаться к семье Кин. Нужно было обязательно взять у них интервью: если это не получится, то Карри отстранит меня от работы. Сама бы я уехала из Уинд-Гапа без особых терзаний, но мне было необходимо доказать, что я справлюсь с задачей, особенно теперь, когда его вера в меня колеблется. Девушка, которая украшает себя резьбой, не будет первым кандидатом для выполнения трудных заданий.

Я проехала мимо того места, где нашли тело Натали. Там грустной кучкой лежали дары – те, что Эмма побрезговала своровать: три давно погасшие маленькие свечки среди дешевых цветов в оберточной бумаге. Рядом вяло покачивался на веревке сдувшийся воздушный шарик в форме сердца.