Большая книга перемен - Алексей Слаповский

Виола отодвинулась, стала собирать на затылке растрепанные волосы, стянула их резинкой и превратилась из принцессы в золушку (чтобы не казаться чересчур красивой, меньше раздражать отказом).

– Извини. Ты наши правила знаешь, исключений ни для кого нет.

– А кредитка не подойдет?

Виола рассмеялась:

– Ага. А мне кассу завести и чеки вам выбивать.

– Кстати, не помешало бы. Чтобы можно было пожаловаться в общество потребителей.

– Не сердись. У меня тут супермаркет под боком, круглосуточный. И там банкомат, он тоже круглосуточно работает, я сама пользовалась. Можно деньги снять.

– Потом, Виола. Ты что, не веришь мне? Потом, через полчаса, двойной тариф, ага?

– Да это пять минут на машине! Заодно вина купишь, я что-то так вина хочу! Красного, ладно?

Сторожев отправился в супермаркет. Купил вина – не слишком дорогого и не слишком дешевого, кое-каких продуктов – это не Виоле, а домой, оставит в машине. Подъехал к дому Виолы. И, не останавливаясь, резко повернул.

Дома, входя, вытянул руку с бутылкой вина:

– Мир?

Наташа, с влажными глазами и с улыбкой, за которую Сторожев простил ей все, сказала:

– Мир.

__________

__________

__________

____ ____

____ ____

____ ____

Вам многое неясно, волнуют проблемы общественной жизни.

Немчинов считал, что из него не получился настоящий писатель только по одной причине: не нашел своего стиля. Он умеет придумывать истории и персонажей, разбирается в людях, у него даже имеется вполне достойная большого писателя большая мысль: каждого человека – сделать хоть немного больше предначертанного. То есть, если представить, что судьба каждому дает некий минимальный план (Немчинов в это верил), каждый способен сработать сверх плана. Илья с молодости пытался к чему-нибудь приступить – к роману, повести или одолеть хотя бы рассказ. И неизменно застревал на первых же строчках, бесконечно переставляя и заменяя слова, напоминая самому себе подопытную обезьяну с пазлами, неспособную составить цельную картинку, бестолково прикладывающую разноцветные кусочки друг к другу. У него не возникало ощущения – только так и никак иначе. Получалось – можно так, а можно и так. А как лучше – непонятно. То есть при чтении чужих текстов он понимал, что хорошо, а что плохо, но при составлении собственных чутье куда-то девалось. Это не значит, что Илья совсем неспособен был писать. В газете, документально – дело нехитрое. И целую книгу о Постолыкине осилил. Но использовал при этом среднеарифметический, общеупотребительный язык. Написать: «Игнат Егорович Постолыкин родился 19 января 1833 года в семье крепостного крестьянина» – не так уж и трудно. А вот: «Пришла осень. Начались дожди» – проблема. То есть вроде уже написано. Но Немчинову это кажется сухо и пресно. Он пробует иначе:

1. Пришла осень. Задождило.

2. Наступила осень, пришла пора дождей.

3. Пришла дождливая осень.

4. Осень… Дожди…

5. В тот год осень была дождливой.

6. Дожди лили всю осень.

7. Осень, хмарь, грязь, дожди.

8. Принимая осенние дожди с привычной печалью и даже с осознанием свершения чего-то должного, пусть и неприятного, Игнат…

Кончались эти труды обычно фразой вроде: «Осенью Игнат отправился…» И дальше как по маслу.

После ссоры с Валерой Сторожевым Илья пожалел, что согласился написать книгу о Костяковых. Подумывал даже, не вернуть ли аванс, пока не поздно? Но жена Люся и дочь Яна так обрадовались этим деньгам, так зауважали Немчинова за добычливость, что он не нашел в себе сил повернуть назад. Да и потрачено уже сколько-то, и каким образом теперь это сколько-то восполнить? И как объяснить свой отказ?

Илья читал тот же текст, что до него переделывал Дубков, честно пытался начать.

Ничего не выходило.

Бросил писать, отправился в музей краеведения, потом в городской архив, где у него были знакомые, копался в доступных материалах. Нашел двадцать восемь Костяковых, отыскал и Данилу Егоровича, деда братьев. Матерью его была некая Алена Костякова из мещанского сословия, вместо отца прочерк. Откуда взялось при этом отчество Данилы – непонятно. Видимо, со слов матери. Сама Алена Костякова больше нигде не значилась, отчества ее не зафиксировали, непонятно, в какой линии каких Костяковых ее искать.

Потом Илья ворошил подшивки старых газет, находя информацию о братьях. Ничего особенного, вернее, ничего такого, о чем он сам не знал.

Через неделю после этой нудной работы Илья затосковал, заскучал и попробовал напиться – не получилось, после первой же рюмки взбунтовалась язва, его чуть не стошнило.

И вот он сидел ночью у открытого окна, за которым привычно шелестел тополь, говоря душе Немчинова о том, что много в мире таких тополей, много людей слышит их, находясь в состоянии раздумья, печали, радости, грусти, миллионы и миллиарды людей одновременно мыслят, и непонятно, почему этот мощный процесс не сносит ось вращения земли. А может, и сносит помаленьку. И каждый из этих людей велик для себя самого, каждый для себя и сага, и поэма, и эпос. «Гнев, богиня, воспой…»

Илья усмехнулся.

Сама собой написалась первая строчка, а потом пошло, покатило, полетело:

Славен и древен в веках многочисленный род Костяковых.

Верный вояка Костяк в книгах еще летописных

Значился правой рукой князя Никиты Остужа.

Род Костяка разошелся на множество славных ответвий.

Быстро столетья бегут, и вот Даниил появился,

Кроткой Алены сынок и Егора, покрытого тайной.

Отчего крова лишен, он на счастие встретил Лукерью,

Им бы совет да любовь, Даниил воевал и трудился,

Сына и дочь породил, и тут грянула новая битва.

Быть он не мог в стороне, ополченцем в тылу подвизался,

Хоть без оружья, но в форме. В году роковом сорок третьем

Пал он и был захоронен в неведомой братской могиле.

Сын же Виталий сначала на оборонном заводе

Денно и нощно работал, сил своих не покладая.

Но, невзирая на бронь, он просился на передовую,

Чтоб отомстить за отца и за мамы горючие слезы.

В сорок четвертом году уважили просьбу. И вот он

В Вене кончает войну артиллеристом-сержантом.

Новое время пришло. Современный отсчет начинаем.

Снова к станку он встает, наш Виталий, напильником мирным

Мирный металл обрабатывать, чтобы на счастье народа.

Так он и жил, подтверждая своею рабочею костью

Правильность имени рода. Но род продолжения хочет.