Ужасный век. Том I - Андрей Миллер

это так трогательно! Достойно поэмы. Но нет. Героизма тут будет не больше, чем в бессмысленной и жалкой смерти Хуссейна.

А вот это женщину проняло: губы задрожали, влажно блеснули глаза. Она едва не расплакалась, однако сдержалась. Хуссейн валялся сейчас в груде тел на окраине: передавать труп матери Шеймус запретил.

— Очень сомневаюсь, госпожа, что Фарида удалось вывести за пределы города. А потому не считаю это упорство осмысленным. Знаете, почему лично вам я не причинил вреда? Ха… У вас превратные представления о мире — и через то превратные представления обо мне, госпожа. Вы прожили жизнь в этом дворце, и жизнь была добра к вам. Вы видите мир прекрасным садом — в который вдруг, ни с того ни с сего, вторгся чужеродный, безобразный монстр. Вот только на деле весь мир — это мрачный лес, населённый чудовищами. Я страшнее всех прочих, однако не хуже. Может быть, в чём-то даже лучше.

— По случившемуся в Рачтонге этого не скажешь.

Вдова весь вечер надеялась быть убитой сгоряча. Но теперь Исхила-Камаль, наверное, уже понимала: ничего не выйдет. Лишь из гордости вела себя по-прежнему.

— Люди в Рачтонге виноваты сами. Вам рассказали об их судьбе — а вот что муангцы прежде сделали с нашими пленными, ваш муж не рассказывал? Или, может быть, не знал? В Рачтонге тоже сильно ошиблись на мой счёт. Хотели запугать. Но в нашем общем тёмном лесу именно я — самая злобная, свирепая и страшная тварь.

От воспоминаний о резне в Рачтонге даже Ангусу иногда хотелось избавиться. Редко кому-либо удавалось по-настоящему вывести Шеймуса из себя, но муангцы преуспели на этом поприще. Зря, зря…

Шеймус резко опрокинул в себя кубок. Ирма потянулась, чтобы освежить чашу — но капитан так зыркнул, что женщина вжалась в спинку кресла.

— Вы портите мне настроение, а оно и так не было не лучшим. Мне надоел этот цирк. Сейчас же пошлю к визирю, чтобы как можно быстрее со всем этим покончить. Не хочу больше стоять между мураддинами: разбирайтесь в своих кружевах сами.

— Эээ… Шшшеймус, может…

— Молчи. — и Ангус мгновенно замолчал. — Прежде мы, госпожа, сделаем только одно.

— Что же?

— Я не пророк, но на ближайшие три дня будущее Фадла знаю точно. На три дня в городе хозяин один — хозяин и жизни, и смерти, и тем более местам за этим столом. Это должно быть ясно: не только вам, но и моим людям. Нынче я здесь над всем властвую, и вот над этими чудесными побрякушками тоже. К зелёным глазам изумруды подходят лучше, чем к чёрным. Поэтому окажите любезность — отдайте их Ирме. Сами. Хороший жест на прощание — и уже не будет сомнений, что каждый в этом зале сидит именно на своём месте.

Поскольку вдову никто до сих пор и пальцем не тронул, драгоценности оставались при ней. Ясное дело, что так и так ненадолго — капитану взбрендило разыграть небольшой спектакль, и идею постановки Ангус нашёл забавной.

В украшениях лейтенант понимал немногое, но мог оценить: серьги Исхилы-Камаль кому угодно на зависть.

Мураддинка словно вовсе прослушала слова капитана: ноль реакции. Ирма опустила глаза. Пауза явно затягивалась.

— Госпожа… Всегда уважаю твёрдость характера, но вы близки к той же ошибке, которую муангцы совершили в Рачтонге. Я сказал, что хочу увидеть. И жду.

— Просто заберите их. Вы же можете.

И прежде сидевшая прямо, с гордо поднятой головой, вдова пуще приосанилась. Спектакль так спектакль, выходит. Роль Исхала-Камаль выбрала и играть её намеревалась до конца.

Шеймус приподнялся, опираясь на подлокотники. Вокруг будто померк свет.

— Желай я сам забрать эти серьги — забрал бы. Довольно. Если придётся сказать ещё хоть слово, то обращено оно будет вооон к тем приятным людям с Аззинийских островов. И они… возьмут у вас гораздо больше. Это отложит беседу с визирем, но в целом ей не помешает. А я, поверьте, буду смотреть и смеяться.

Даже те, кто этого разговора не слышал, почувствовали холодок. И Регендорф, вольготно расположившийся в объятиях Гайи, и Бенедикт… Музыканты сбились с мелодии, мальчишка-кальянщик спрятался за мраморную колонну.

Чаще всего капитан добивался желаемого. Чаще всего — на протяжении уже очень многих лет, о чём бы ни шла речь. В этом зале исключения не произошло.

Глава 12

Окажись визирь вынужден объяснять, зачем явился в Фадл — получилось бы очень путано и многословно. Здесь смешалось многое. И неловкая попытка сыграть в полководца, уделив внимание армии. И странное, даже нездоровое любопытство к войне, которое Джамалутдин-паша начинал испытывать. И желание всё-таки подчеркнуть: главный здесь он.

Встреча с Ржавым Капитаном располагалась где-то возле последней строки воображаемого списка — хотя предводитель наёмников, возможно, думал иначе. Визирь не беспокоился насчёт порученного Шеймусу. Если кто при Фадле и производил впечатление человека, коему можно просто дать распоряжение и ожидать отчёта — то именно он.

Поэтому сейчас, когда Джамалутдин-паша возлежал на устеленном атласом топчане, чувствовал он себя спокойно и расслабленно. Полутёмная комната во дворце Камаля была небольшой, но при том и богатой, и уютной: не всегда такое сочетается.

Визирю не понравилась собственная речь перед ополчением. Она вышла слишком напыщенной. По лицам солдат читалось, что они сами не считают себя творцами победы — а Джамалутдин-паша превозносил ополчение, словно великих героев древних поэм.

В один момент даже возникла мысль: что за бред я несу?

Валид ар-Гасан расположился рядом, но сидя — как полагалось по этикету. Он передал визирю мундштук, и Джамалутдин-паша втянул плотный кальянный дым. Кальян здесь делали совсем не как столице. На севере халифата курили чёрный, крепкий и терпкий табак, который давал совсем немного дыма — но даже заядлым курильщикам туманил голову. А тут дым легче, зато гораздо ароматнее. Рот наполнялся ярким вкусом фруктов и специй.

— Муангский стиль, конечно. Вот так и начинаются мятежи: с малого. Сначала ты куришь южный табак, затем берёшь в наложницы женщин с узкими глазами. А в итоге — поворачиваешь оружие против своего господина, да будет он благословен.

— Мятежи начинаются с потери чести. — возразил Валид ар-Гасан.

Телохранители, стоявшие позади, по этому поводу не высказались. Молодой Алим ар-Малави — тот самый, что сопровождал визиря при первой встрече с капитаном, тоже предпочёл промолчать. Этим благородный юноша визирю импонировал: одинаково хорошо умел и молчать, и слушать.

Выпустив несколько дымных колец, Джамалутдин-паша рассудил спор по обыкновению дипломатично.