Десантники "Сил Спасения" - Виталий Каплан

Он заставлял до блеска мыть унитаз зубной щёткой, а потом ею же чистить зубы; и когда это случилось впервые, Костю вырвало, и Кошельков, усмехаясь, велел ему снять майку и майкой вытирать блевотину.

А ночью в тускло-оловянном лунном свете палата казалась ненастоящей, приснившейся, но он знал, что всё вокруг – не сон, а самая настоящая правда. И беззвучно плакал в подушку, чтобы не услыхал страшный Кошельков.

И ещё вспомнилось, как не мог он в первые дни избавиться от странного ощущения. Будто рядом затаился кто-то – невидимый и неосязаемый. И этот кто-то (а может быть, эти, если их много) наблюдает за ним и подстраивает одну пакость за другой… То Кошельков придерётся к чему-нибудь, к складкам покрывала на постели хотя бы, велит снять штаны и всласть начнёт лупить «морковкой». То Сашка Иванов сам намусорит в тумбочке, а Наблюдательнице свалит на Костю. И Группу за это на неделю лишат прогулок, и Кошельков, скверно улыбаясь, скаля свои гнилые зубы, скажет: «Ну что, допрыгался, Глиста. Придётся заняться твоим воспитанием всерьёз…» И займётся. А Невидимые то затаятся на пару дней, то опять придумают какую-нибудь штуку.

Потом, конечно, ощущать Невидимых он перестал. Жизнь понемногу наладилась. Да только не навсегда.

Впрочем, дело в другом. Самое страшное – он не знает, что с ним было раньше, до мрачных дней Начала. А ведь тогда ему было уже одиннадцать лет. Что же, все прошлые годы стёрлись? Или в голове ему какую-то стенку поставили, и стенка эта как резиновая – ударишь по ней, а она мягко отбросит назад.

Но ведь что-то есть там, за стенкой! Что же было до того? Всегда ли он был тут, с самого рождения? Что-то же с ним происходило, а он ничего не помнит – пустота в голове.

А почему, собственно, он решил, что появился на свет здесь, в Корпусе? Доказательств-то никаких. Но где же тогда? Ведь кроме Корпуса ничего нет! Или всё-таки есть?

Не оттуда ли выползают воспоминания о «прошлой жизни»? Но нет, их нельзя принимать всерьёз. Это же болезнь. Да и слишком уж странный мир из них выглядывает, не похожий ни на что привычное. Правда, Белый говорил как раз наоборот: всё, что кажется Косте бредом, есть на самом деле. Но ведь и сам Белый – только дурной сон, порождение Костиного больного сознания.

И опять появилась мысль, давно уже мучившая Костю. Ведь Белый и его слова не похожи ни на что известное. Но можно ли выдумать то, о чём не знаешь, чего никогда не видел, о чём никогда не думал? Так сон ли это?

Впрочем, кажется, это можно проверить. Вроде бы имеется способ. Что совсем недавно говорил Белый? Надо быстрее вспомнить, пока холод совсем не затемнил мозги. Значит, так. Было снежное поле. И он не чувствовал холода, и сам себе удивлялся – возможно ли такое? Стоять безо всего по щиколотку в снегу – и не мёрзнуть? Так не бывает. Тем более что снег-то самый настоящий, он ещё хрустел в ладонях, а Белому всё никак не удавалось слепить снежок, хотя тот и старался изо всех сил.

И вот этот рассыпающийся снежок и вытянул из глубоких ям памяти именно то, что нужно. Прощаясь, Белый сказал, что скоро будет плохо. Очень плохо. Можно сказать, смертельно. И тогда он придёт на помощь. Только сначала нужно кое-что сделать. А что? Да, теперь он вспомнил всё! Надо мысленно досчитать до десяти и сделать движение рукой.

Костя вдруг очень ясно увидел, как разгибается с хрустом рука в локте, как ввинчивается по спирали вперёд.

Может, и в самом деле попробовать? Хуже всё равно не будет. А вдруг что-нибудь и впрямь получится? И неважно, что именно. Что угодно, лишь бы не чёрная безнадёга, лишь бы не завтрашние кошмары. Не может быть, чтобы Белый пошутил. Сейчас Костя уже почти верил, что Белый – не сон и не бред, что за ним стоит хоть и неизвестная, но мощная сила.

Костя резко встал, с трудом удержав равновесие. Ноги затекли, ломило спину. Надо спешить, пока мороз не скрутил его окончательно. Он начал отсчёт.

– Раз!

Он говорил про себя, но слово ударило его изнутри, точно звук большого медного колокола.

– Два!

И колокол послышался столь явственно, что Костя вздрогнул. Но не от страха, нет, чего ему было бояться теперь? Наоборот – от какого-то незнакомого, радостного и вместе с тем тревожного чувства. В медном звоне ему почудился запах горелой травы, и почему-то перекрученные рельсы, лязг сотен мечей, пронзительный свист стрел в белёсом от полуденного жара небе, и чьи-то глаза, нет, не глаза, а лицо, всего в каком-то метре от него; и вдруг он понял, кто это, вспомнил всё и радостно засмеялся… Потом картины исчезли, но колокол продолжал гудеть в такт Костиному счёту.

– Десять! – произнёс он уже вслух и изо всех сил проткнул ладонью густой чёрный воздух.

Сергей уронил голову на сцепленные руки. Ничего не хотелось видеть. Было скверно. Так скверно, как никогда раньше. Какая-то жгучая дрянь влилась в глаза, крутым кипятком растеклась по жилам, острыми клещами сдавила виски. Пронзительно-жёлтый свет настольной лампы давил, отзывался в мозгу тупой, пульсирующей болью, а комната – она то разрасталась до необъятных размеров, то стягивалась в колючую, словно игла циркуля, точку. Слепые тени предметов прыгали за спиной злыми обезьянами, кривились, выплясывали свой жестокий танец.

Он понимал, что больше так нельзя. Нельзя вот так горбиться за столом, сжимать кулаки, глухо, по-волчьи выть на лампочку. Стыдно это. Надо что-то делать. Надо. Обязательно. Иначе конец всему.

Он с хрустом выпрямился, напряг мышцы. Задвинул подальше чёрную кожаную папку с косыми серебристыми буквами «Объект РС-15». Не было сил на неё смотреть. Но сколько ни отводи глаза – ничего уже не исправить.

Каким же он был идиотом, думая, что с тем делом бесповоротно покончено! Ещё бы – шестнадцать лет пробежало, а время, согласно банальной пословице, лечит. Ну как же, лечит оно, держи карман! Сбежал сюда, идиот и трус… А жизнь в который раз напоминает: от себя не сбежишь. Вот и расхлёбывай теперь эту гнусную кашу.

Странно подумать – ещё полчаса назад всё было нормально. Напевая какой-то прилипчивый мотивчик, открыл он шкаф с личными делами. Пожалуй, впервые в жизни. Никогда раньше не лез – дело принципа. Избыточная информация – она ведь только искажает восприятие, и ничего больше. За все пять лет здешней работы он так и не поинтересовался предысторией объектов. Зачем она, если имеются программы, ежеминутно выдающие графики и цифровые отчёты? Зачем вся эта лирика? С него достаточно того, что отбираются объекты профессионально. Согласно разработанной методике. Вся соль как раз в том и была, что личная история заменяется программой, наложенной на базовые параметры психики, и всякие лишние корреляции только бы помешали.

И вот сейчас он наконец удосужился заглянуть в пыльные бумажки. Что заставило его изменить принципам? Он сам не знал. Но сперва непонятные, глухие намёки Андреича, после – столь странная беседа с Костиком… Вот и решил на всякий случай проглядеть его медицинскую карту. Может, и впрямь имеется предрасположенность к шизофрении, а программа всё же дала сбой и не сигнализировала о процессе? Уж он-то не обольщается насчёт надёжности программ. В общем захотелось альтернативной информации. И вот она, информация. Как дубиной по башке.