Партнер для танго - Вера Копейко

Он оглядел ее, заметил красненькую этикетку на краешке толстовки, в которой она собиралась спать — фирма еще та. Оглядел брюки. Понял, что все вместе, надетое на ней, — домашний костюм, который покупают «продвинутые» женщины. Которые не ходят дома в потертых джинсах или — хуже — в халате. Так объяснила ему его знакомая, когда взяла его с собой в магазин однажды в воскресенье. Он исполнял роль восторженного юноши, глядя, как она примеряет вещь за вещью. В какой-то момент Антон злобно подумал: она сама не знает, что сделала. Если у него и были особые намерения, то после этого глупого шопинга они испарились.

А цвет попутчице очень шел — пьяной вишни. Воротник в розовато-бежевую клеточку придавал какую-то детсадовскую нежность. Всему облику. Хотелось уложить ее и… баюкать.

Ну вот, одернул он себя, додумался.

Свет заоконного фонаря упал на ее лицо, Антон вздрогнул. Не такая юная, как показалось. Шея, увы, уже утрачивает свежесть. Про шею он наслушался от матери и знал, что она первая сдается на милость лет. Но, видимо, есть некто, видящий ее по-прежнему совсем юной, поэтому одевает вот так.

Антон всегда считал, что женщина — объект, за которым надо ухаживать, обувать, одевать. Мать внушала ему это всегда.

— Нет, помилуйте, то, что у вас есть на чай, не сомневаюсь, — спохватился Антон. — Вынужден предположить, что даже на двойной лимон.

— Да, — сказала она, стараясь спрятать улыбку, — есть. Я тоже люблю с двойным лимоном.

— Любите кислое?

— Да. Поэтому, если вы все еще готовы заказать мне чай, — закажите. — Она спокойно взглянула ему в лицо. — Но не сейчас. Я скажу когда.

Он смотрел на нее и увидел то, что на другом лице счел бы за стеклянность. Так называл он нечто неуловимое, отличающее самостоятельных женщин, грезящих собственным делом. Но Антон не придал значения этой мысли.

— Мне без сахара, — добавила она. — Вы сэкономите…

— Вы не даете мне продемонстрировать мои деньги, — насмешливо бросил он.

Она рассмеялась.

— Это вы занимаетесь бизнесом. Вот почему вам не нравится, что у вас под ногами путаются какие-то женщины!

— С чего вы взяли?

Он удивился. Он был уверен, что никто никогда не видел в нем бизнесмена. Да он, в общем-то, и не слишком бизнесмен…

— Никто из наемных работников не скажет — «продемонстрировать деньги», — смеялась она. — Это как пароль. Для наемных работников главное — скрыть деньги. Сами знаете, как они их получают. — Она говорила так уверенно, что Антон замер, будто забыл про чай. — Тот, кто вступает в дело с кем-то малознакомым и хочет проверить партнера, создает ситуацию, при которой должен показать свою кредитоспособность. Вы ведь все это знаете, правда?

— Интересно, откуда вы-то знаете? — Изумление Антона было искренним.

— Ну… просто… знаю. — Она пожала плечами.

— Что-то вы слишком много знаете.

В его голосе прозвучала насмешка. Он сам услышал ее и поморщился.

— Я скоро выпью чай и лягу спать. Не стану утомлять вас своими знаниями.

Она улыбнулась так, что глоток чая, слишком большой, обжег ему горло. Еще и кокетливая. Да, очень, очень милая. Он хотел произнести это вслух, но поостерегся — еще примет за какого-нибудь плейбоя.

Она вышла из купе с косметичкой и полотенцем.

Насколько он мог судить, она не ищет приключений, он тоже. Поэтому лучше разрядить атмосферу и спать спокойно, а не в звенящей тишине, которая не дает заснуть хуже, чем отбойный молоток над ухом.

Но как бы не разрядить ее до такой степени, что не уснешь по другой причине, ухмыльнулся Антон. Он пил чай и чувствовал: грядет особенная ночь. Нет, они не кинутся в объятия друг друга, запершись в купе. Но случится что-то такое, чего он ждал много лет. Не важно, ждала ли этого она…

Кстати, обручального кольца он не заметил. Это ему понравилось. То, которое он принял за него, оказалось при ярком свете тонким золотым ободком, а на нем, чередуясь, — крошечные изумруды и бриллианты. Оно ей великовато, крутилось на пальце. Когда она вошла, кольцо было обращено наружу гладкой стороной. Может, специально повернула так, чтобы отгородиться от назойливых попутчиков?

Кольцо ему понравилось. Даже чай показался слаще, когда стало ясно, что оно не обручальное.

Антон долго пил чай, словно опасался, что кисло-сладкая тревожащая волна схлынет, как только он отставит стакан. Но, уговаривал он себя, если допьет, то сразу пойдет и закажет ей чай и себе тоже. Они будут долго-долго пить чай, пока не выпьют весь титан, который вскипятила проводница. Всю ночь.

«А может, ты хочешь пить чай с ней всю жизнь?» — спросил он себя.

Ну уж, прямо вот, уж слишком…

— Итак, я готова. Где мой чай?

Попутчица вошла в купе. Лицо ее было свежим, умытым, глаза блестели. Она внесла с собой аромат… аромат чего? Ему показалось, это был аромат папоротника. Самого древнего растения, которое сохранилось до сих пор.

Он быстро встал и вышел из купе.

Почему он решил, будто это папоротник? Не потому ли, что этот запах возбудил в нем такое древнее чувство… Ему захотелось… ах, да что говорить! Ясно, чего ему захотелось.

Но он принесет ей стакан чая. И больше ни-че-го.

Продолжая исследовать прошлое, Зоя Павловна заставила себя вспомнить то, без чего не объяснить, почему ее жизнь сложилась так, а не иначе.

Она села на диван, обитый свежим гобеленом, стиснула руки и положила их на колени. За окном щебетали скворцы, они собирались на вечерний ужин, где-то мяукали кошки, которых здесь великое множество. Один черный кот вчера позволил себе неслыханную дерзость — через балконную дверь прошел к ней в номер и, замерев перед дверью, истошно заорал. Лентяю не хотелось обходить по двору, он требовал выпустить его через отель.

Не отвлекайся, приказала себе Зоя Павловна. Ты все равно не обойдешь главное, изменившее все…

Итак — она стиснула руки, — когда они танцевали с Глебом, все замирали. Не потому, что видели нечто, никогда не виденное, по другой причине. Люди пытались понять свои собственные чувства, когда смотрели на юную пару. Что это с сердцем? Оно бьется и замирает как никогда. Или — как давно, очень давно билось… Зависит от сердца каждого, кто смотрит на танцоров.

Но если заключить в единую формулу высказанное и не высказанное — зрителями, судьями, произнести это вслух, то все было, и просто: в танце Зои и Глеба столько страсти, сколько у любящей пары в постели.

А разве не потому латиноамериканские танцы так притягательны? Разве не чувственностью, распаляющей воображение? Как всякая недосказанность, эротика в танце распаляет сильнее любого откровенного зрелища.

Обо всем этом Зоя Павловна догадалась гораздо позже. Тогда же поняла, чего опасалась мать…