Пламенеющий воздух - Борис Евсеев

— Ого! — заинтересовался Рыжий. — Это что ж? Можно кому-то нужному такую штуковину впендювить?

— А то. Вот тебе второй жучок-маячок. Впендюривай кому хочешь, но только из «Ромэфира».

— Уж я знаю кому!

— Значит, договорились? Ты тут в Романове и за мной приглядишь, и других послушаешь. Только ты жучок ни на минуту не выключай. Мало ли чего. А за это для твоей фирмы… Как она, кстати, называется?

— «Мив эфива»! — исполненным величия жестом представил фирму Рыжий.

— А за это ровно через две недели обещаю достать для твоей фирмы баллончик с новейшим средством: с парфюмерным эфиром. Идет? — честно и дружелюбно глянул я в глаза Рыжему.

То, что я в глазах его увидел, не воодушевило.

Ему, как и мне смертельно надоела и московская, и романовская жизнь.

Он, как и я, хотел сменить обстановку, «сбросить» тему, обмахнуть с кончиков губ пыльцу примелькавшихся персонажей, отшвырнуть привычные способы шпионско-промышленной обработки жизни!

— Идет, — после паузы ответил Рыжий.

И тогда я вколол другой жучок-маячок себе в трусы. А Рыжему еще раз бегло объяснил, как Саввиной спецтехникой пользоваться.

Рыжий ушел, пообещав пробыть в Романове ровно две недели.

Забегая вперед, скажу: Рыжий оказался толковым малым. И агентом — хоть в МОССАД!..

Но жучки-маячки решили только полдела. Оставалось мое собственное нутро, с которым в непривычной обстановке справиться я никак не мог.

Идя в «Ромэфир», я еще раз объяснил самому себе, кто я есть и зачем здесь обретаюсь.

Получалось нескладно: приехал в Царево-Романов, чтобы начать самостоятельную работу, изменить житье-бытье. А сам только и делаю, что цепляюсь за старое, приукрашиваю жизнь и ее заглаживаю. Хотел бунта, а пекусь лишь о том, чтобы не загреметь в полицию. Даже не смог горделиво соврать Тыртышному про Болотную площадь: мол, я там был, мед-пиво пил, по усам текло и все такое прочее…

Но ведь я не заглаживатель житьишка! Я распространитель сладкого соблазна! И соблазн этот называется просто: рассказать мир, как историю. И таким образом мир вторично овеществить!

Мир ведь, как ветер. Не поймаешь дуновение вовремя — пиши пропало!

Тут размышления пришлось прервать.

В «Ромэфир» влетела асимметричная Леля:

— Женчик-птенчик ждет тебя у второй лестницы. Только не вздумай, прохвост, выкинуть позавчерашний фортель!

Левая сторона Волги — Борисоглебская — в тумане. Правая, Романовская, освещена солнцем. Сизая туча зависла над рекой. Но туча небольшая, она скоро уйдет.

Двое — женщина и мужчина — бегут дворами и уступчатыми лесенками вниз, к реке. Осень, листва, золотые пустотинки… И сладковатый запах прели: словно разломили гигантскую раковину, раскрылись створки перламутровой гнили, и порхнул из створок пьянящий, порочный, но и нежно ласкающий, миазматический дух.

Вдруг откуда-то сбоку истошный крик:

— Убё-ё-о-гли!

Слабое «ё-о-о-о» сносит эхом к воде.

Женщина и мужчина меняют направление движения. Не взбираясь на ближайшую из лесенок, они прямо с обрыва по кочкам, по траве кубарем скатываются к воде.

Суетясь, ищут лодку. Лодки нет.

Вдруг из-за длинного высокого причала выскакивает дюралька с навесным мотором. Ручку допотопного мотора с надписью «Вихрь» держит человек в армейском ватнике. Человек улыбается в редкую — по моде последних лет наполовину выщипанную — бородку.

Лодка утыкается носом в песок. Туча сползает на юг. Выходит солнце. В бороде у лодочника вспыхивает с десяток солнечных капель.

Человек в лодке — Трифон. Трифон Петрович Усынин, известный романовский ученый, доктор наук.

Трифон щурится на солнце и еще с лодки кричит:

— Так и нырнул бы! Прямо в одежде! Да уж ладно… Ну хоть бороду побрызгаю. — Он с наслаждением набирает алюминиевым черпачком воду, льет ее, брызгаясь, себе на голову.

— У-фф! Залезайте, поехали!

Женщина взбирается первой.

— Ой, я, кажется, подол намочила. Видели, Трифон Петрович, как они за нами кинулись? А это наш новый сотрудник: его зовут…

— Знаю, знаю!

Через пять минут на другой стороне Волги, загнав моторку меж двух таких же дюралек, Трифон говорит:

— Ты, птенчик, валяй к зондам. Валяй, валяй с миром… А мы на метеостанцию. По дороге и потолкуем. А ты, Женчик, на станцию потом возвращайся, перекусим.

Женчик-птенчик согласно кивает.

Двое мужчин направляются к метеостанции.

Станция — полузаброшенный пионерский лагерь. Всего-то — двухэтажный корпус и три-четыре развалившиеся беседки по краям. Постройки стоят на окраине города, в глухом, удаленном от шума и гама месте. Обсажены кряжистыми ивами. Заросли бурьяна — по самые окна.

Метрах в шестистах от станции, прямо на маковке невысокого волжского холма — еще один, двухэтажный новый домик. Рядом размером с крону десятилетней яблони — зонд. Выкрашен в царственный пурпурный цвет. Зонд едва заметно подрагивает от ветра. Тут же вкопаны длинные столбы с металлическими подносами на верхушках. Есть еще какая-то диковинная бетонная тренога высотой метра в четыре, с продолговатым ящиком, укрепленным на ней.

«Подносы» смахивают на кормушки для гигантских птиц. Ящик зеленый на треноге — точь-в-точь как для армейского оружия: для карабинов, а может, и для переносных зенитно-ракетных комплексов «Игла».

— …про эфир вам тут уже всякого, наверно, наплели, — слышится ясней и ясней голос Трифона. — Так я толочь воду в ступе не буду. Никаких экскурсов в историю! Просто вы должны усвоить: эфирный ветер в миллион раз сильней, продуктивней и, к сожалению, опасней ветра обычного.

— Все это я понимаю плохо. Я чайник, лох. Короче, не из вашей оперы!

— Знаю, знаю… Так вот. Ветер эфира идет не рывками, не волнами, — он перемещается странным манером и с неслыханной скоростью. Он — там, а потом сразу — здесь! Но при этом эфирный ветер умудряется оставаться вязким газом. Только запомните! Эфир — это сущность и состояние мировой материи, а не какой-то пар и туман. В общем, эфир — quinta essentia! Пятая сущность. Так когда-то называли эфир греки. А эфирный ветер — результат мирового, всюду сущего эфира… Греческим Богом — я имею в виду, конечно, Бога тайного, а не всяких там витринных властителей — был Бог-Эфир, Бог-Апейрон…

— Да ну?

— В христианстве тоже есть упоминания об эфире. Но сам эфир, как и сам Господь Бог, в руки никак не дается. Так что, кроме как за эфирный ветер, — нам и зацепиться пока не за что.

— Так чего и цепляться?