Смерть белой мыши - Сергей Васильевич Костин

— Откуда вы так хорошо говорите по-русски, — не удержался я. — Вы же не могли учить его в школе — в вашем-то возрасте?

— Именно в школе — как второй иностранный. Мой отец до сих пор работает в фирме, которая поставляет в Питер сливочное масло. Он хотел, чтобы я работал с ним. — Арне рассмеялся. — При Советском Союзе родители никогда не произносили по-русски ни слова, а теперь иногда даже дома говорят между собой, чтобы не забывать. Мама тоже работает с отцом.

Я похлопал его по плечу. Паренек не был похож на тех, кто навещает по ночам старых дам с намерением проломить им голову.

Юкка советовал мне расслабиться, но я все равно забронировал машину — мне нужна была свобода передвижения. За вполне разумную цену мне был выдан новенький красный «фольксваген-гольф» с полной страховкой и обещанием десятипроцентной скидки при аренде следующего автомобиля. Я сообщаю эти вроде бы несущественные сведения единственно для того, чтобы засвидетельствовать, что в Эстонии реально пекутся о привлечении туристов.

— Куда бы вы хотели пойти сегодня вечером? — спросил Арне. — Что вам показать?

— А что бы вы делали, если бы вдруг не появился я?

— М-м… Наверное, поехал бы домой заниматься. Я учусь в медицинском институте.

— Мне жаль отрывать вас от занятий. Но я тут подумываю создать в Эстонии FM-станцию и интернет-портал для молодежи. Не обязательно для русскоязычной — я как раз веду переговоры с эстонскими партнерами.

— Да вы знаете, многие из моих друзей говорят по-русски, и русских друзей у нас хватает. Люди дружат не по языковому признаку. Вы наверняка увидите в Таллине группы хулиганов, орущих по-русски, но я имею в виду не таких. А такие и в Киеве наверняка есть, и в России.

— Козлов и уродов везде хватает, — перевел на более конкретный язык я.

— Хотите встретиться с моими друзьями? Они… Ну, в общем, разные. Но вам же такие и интересны?

— А что, мы могли бы сделать это прямо сегодня? — спросил я, глядя на часы: было уже почти семь вечера. — Наверное, не получится так сразу, я понимаю.

Арне часто заморгал белыми ресницами и вытащил свой мобильник.

— Дайте мне сделать пару звонков.

Ему достаточно было набрать первый номер, чтобы выяснить, где осела его компания.

— Они в Старом городе. Хотите, подойдем к ним?

— Вы сказали им, кто я и чего хочу?

— Конечно. Один из моих друзей — музыкальный продюсер, ищет молодых певцов и старается их раскрутить. Он даже очень хотел бы с вами встретиться.

— Тогда забросим сумку в гостиницу — и вперед!

Наша встреча в недорогой пивной по дороге к Ратушной площади моих, наверное, наивных надежд не оправдала — троих налетчиков среди друзей Арне точно не было. Ребята — их было трое парней и две девушки — оказались не по-скандинавски веселыми, шумными и для моего дела бесполезными. В отличие от моего гида его друзья по-русски говорили не всегда уверенно, и мы то и дело переходили на английский. Разумеется, я ввернул по ходу разговора все вопросы, которые могли бы дать зацепки: и про бейсбол, и про дачи, и про водительские права и автомобили. Безрезультатно.

В сущности, примечательной была лишь небольшая перепалка, которая произошла между Арне и одной из девушек, ее звали Кристина. Это была высокая, довольно привлекательная, но холодная особа с наклеенными, тщательно расписанными ногтями. Кристина училась на юридическом факультете и работала крупье в казино (она делала ударение на второй слог: кази́но).

Повод для спора, который быстро стерся бы из памяти, не будь всех последующих событий, дал я. Мы заговорили о том, что, получив независимость и растворяясь в Европе, Эстония теряла вес еще больше, чем когда она была частью СССР. Я рассказал одну из своих любимых историй про Филиппа Оранского, освободившего в XVI веке от испанцев-католиков принявшую протестантизм Голландию. Все, что мы видим на некоторых картинах Брейгеля, в первую очередь на «Избиении младенцев», списано с натуры — каратели герцога Альбы прошлись по его стране огнем и мечом. Так вот после победы Филипп Оранский сказал: «Голландцы, в этом веке вы страдали, как ни один другой народ Европы. Отныне, обещаю вам, вы будете счастливы. У вас больше не будет истории».

Ребята намек поняли. В споре о преимуществах и недостатках скромного буржуазного существования возникла мысль о том, что Эстония известна теперь только тем, что о ней нечего сказать. Я отметил, что последний раз, когда я слышал о ней в новостях, это был репортаж о марше бывших эсэсовцев (я действительно видел его в один из последних приездов в Москву — на Западе же такое не покажут). Тут Кристина и схлестнулась с моим Арне.

— Я не горжусь этим, — сказала Кристина. — Эти люди портят имидж моей страны, но ничуть не больше, чем те, которые служили коммунистам. Разница в том, что те теперь боятся высунуть нос на улицу.

— Хорошо, — согласился Арне. — Тебе не нравятся советские ценности — мне, кстати, тоже. Но есть еще ценности европейские. Ты можешь представить себе марш коллаборационистов на Елисейских Полях или парад британских нацистов по Пиккадили?

— Да, но здесь тебе никто не мешает стоять в пикете, чтобы протестовать против переноса памятника этим твоим освободителям, из-за которых мы еще на сорок лет впали в рабство.

— Давайте будем справедливы, — вступил в спор я. — За свою историю Эстония была суверенным государством лишь двадцать лет, между двумя мировыми войнами. Россия, в составе которой Эстония была почти два века, считала, что она просто возвращает себе свои территории.

— Но эстонцы с этим не были согласны, — возразила Кристина. — И те, кто были готовы за это сражаться, делали ставку на Германию как на страну, которая могла противостоять России. Вот и все! Они просто были большими патриотами, чем те, кто смирился с советской оккупацией. Ты конформист, друг мой, — повернулась она к Арне. — Конформист по натуре, потому что сейчас тебя к этому уже ничто не принуждает.

— Если бы я был конформистом, я бы думал и говорил, как ты, — вспыхнул Арне. Вспыхнул буквально — он весь покрылся румянцем. — Я тут имел удовольствие столкнуться с неонацистами. Они сейчас смелые, потому что власть их поощряет. А так они трусы.

— Какие неонацисты? — вмешался музыкальный продюсер. — У них в голове идеологии не больше, чем у футбольных болельщиков.

— И мозгов столько же, — заключил Арне.

Почему все разговоры рано или поздно переходят на политику? Что? Потому что это я задаю такие вопросы? Ну, может быть. Хотя для меня это не политика, а просто проявления жизни в той части, в которой они нас касаются, а мы их — практически нет.

В любой компании образуются партии, пусть даже состоящие из одного человека. В тот вечер это были либералы в лице Арне и еще одного его приятеля-студента, радикалы, лидером которых как раз и была Кристина, и умеренные, то есть я, время от времени поддерживаемый представителями других лагерей.