Магус - Владимир Аренев

Верь после этого людям!

…И все-таки — почему?

Никакой симпатии, никаких обязательств перед старичиной у Фантина нет и быть не может. Он смотрит, как двое стражников выкручивают руки рыбаку, как ресурджент с прежним скучающим выражением что-то велит им, как стонет и корчится в пыли дылда-сын, бросившийся было на подмогу непутевому папаше… Фантин смотрит и ничего не чувствует.

Это должно было случиться, вдруг понимает он. Все, вплоть до появления воскрешателей. Я знал, что это произойдет, это или что-то в таком духе. Я хотел, чтобы это произошло.

Я, понимает Фантин, заболел худшей из хворей «виллана». Мне нравится риск, он уже не просто щекочет нервишки, а именно нравится: я сую голову в петлю даже тогда, когда в этом нет необходимости.

Что равносильно потере профессионального чутья, равносильно гибели, — хуже, чем утрата гибкости суставов или быстрой реакции.

Я, не задумываясь, сунулся в самое пекло. И сейчас получу по заслугам.

Эта мысль не пугает Фантина, лишь вызывает легкую досаду, что все вышло так бездарно и бессмысленно. Проклятый магус испоганил ему жизнь, играючи перекорежил судьбу, а сам сейчас, небось, отлеживает бока в гостинице и ждет вестей.

«А вот хрен он их дождется! — с пьянящей легкостью думает Лезвие Монеты. — Пусть хоть до Второго Пришествия на кровати вертится».

Остатки благоразумия заставляют Фантина все же попытаться уйти, пока ресурджент и стражники заняты хнычущим старичиной.

— Я верну тебе содержимое кошелька, — сулит воскрешатель. — И добавлю еще несколько золотых. Если ты скажешь мне, где… — Он прерывается, вскидывает голову и велит своим подопечным: — Этого хоть не упустите, болваны!

Речь идет, разумеется, о Фантине. Неделю назад, услышь такое, он бы дал стрекача — и только б его и видали! Теперь даже не пытается.

— Правильный мальчик, — шепчет за левым плечом вкрадчивый голос.

Ну да, конечно, ресурджентов ведь двое — и второй, младший, как раз присматривал, чтобы «правильный мальчик» не сделал отсюда ноги.

— Правильный… Он не побежит.

— Однако и искушать сверх необходимого не следует, — отрывисто произносит первый воскрешатель. — Так о чем бишь я… о кошельке. Ну, будешь душу облегчать, грешный сын мой?

Наверное, со стороны это выглядит смешно: ресурджент ведь годится рыбаку не в сыновья даже — во внуки.

Но смеяться Фантину не хочется.

— Грешен, — шепчет, сплевывая кровь, старичина. — Грешен, отче. Все скажу, как есть. Только ее, — выразительный взгляд на жену, — ее уведите.

Уводят.

— Ну вот, значит, — почти с удовольствием произносит рыбак. — Значит, грешен. Врал. Супруге — в том числе. Добро ближнего своего, Эфраима-барышника, возжелал (и не раз). Прелюбодействовал. Да-да, премного, всех и не вспомню!.. Еще…

— Кошелек, — мягко напоминает ему воскрешатель.

— А?

— Кошелек.

Старичина морщит лоб.

— Кошелек, кошелек… Какой кошелек?

Ресурджент брезгливо, двумя пальцами, берет его за ухо — словно отец, вознамерившийся проучить сына-шалопая.

— Вспоминай, — советует ласково.

По лицу старичины стекают крупные, мутные капли. Он кривит рот в ухмылке, от которой Фантину становится дурно.

— Не знаю никакого кошелька. Не было его, господин. Не было.

— Увы, фра Оттавио, обычная история. Они запираются даже тогда, когда ложь их очевидна. — Старший ресурджент достает выцветший, вымазанный в земле кошелек. Фантин мимоходом удивляется, что воскрешатель не побрезговал положить его в свой карман. — Видишь, — обращается ресурджент к рыбаку, — мы ведь действительно нашли его. А ты ерунду бормочешь. Зачем? Или скажешь, не твой кошелек?

— Не мой.

— И в хибаре твоей он случайно оказался, да? Недоброжелатели подкинули? Может, Эфраим-барышник решил тебя подставить? Или те, с кем прелюбодействовал, отблагодарить захотели, приятный подарок устроить?

— Не знаю, отче.

— Фра Оттавио, пожалуй, вам предоставится случай кое-чему поучиться. Велите барджелло, чтобы этого юнца связали и посадили отдельно от других свидетелей — и непременно проследили, чтобы он не мог с ними ни о чем говорить или обмениваться знаками. А мы займемся этим вот… — и ресурджент брезгливо указывает подбородком на старичину, не выпуская его уха из своих узловатых пальцев.

На запястья Фантина накручивают едва ли не моток какой-то мерзкой, колючей веревки; он пытается сложить ладони лодочкой, но фра Оттавио замечает и прикрикивает на стражников, чтобы не зевали и как следует позаботились о пленнике; фокус не проходит. Еще и ноги связывают, да так, чтобы ни одного лишнего движения сделать не мог. В рот суют склизкую тряпку: знай молчи да жди своей очереди, тогда уж наговоришься всласть!

Таким варварским образом обездвиженного, его сажают подпирать какой-то забор, собственно, не забор даже, а несколько уцелевших досок. Рядом, спиной к Фантину, становится стражник, присматривающий за прочими пленниками — семьей незадачливого старичины. Все, дорогой, понимает Лезвие Монеты, теперь уж попался по-настоящему. И никакой магус не спасет, потому что мессер Обэрто, чтоб он жил триста лет и испражнялся золотыми слитками, лежит сейчас в комнатке «Стоптанного сапога», дожидаясь верного своего помощника. Нет чтоб на помощь прийти!

Внимание Фантина вдруг привлекает маленькая тень, мелькнувшая где-то справа, почти на самом краю видимости. Это могла бы быть крыса… но крысы ведь не ходят на задних лапах, верно?

И не носят широкополые шляпы, щегольски сдвинутые набекрень.

Мягкие пальчики касаются Фантинового запястья, потом скользят вниз, к узлам на веревке. Лезвие Монеты только и может, что промычать нечто, даже отдаленно не похожее на «Малимор». Но, кажется, это именно он — серван, обитающий на вилле Циникулли.

Неужели пришел помочь?!

Почему-то сейчас к Фантину вернулась его прежняя любовь к свободе, он отчаянно не желает попасть в руки ресурджентов и подвергнуться допросу. Он готов принять помощь от кого угодно, даже от вредного пуэрулло.

Жаль, Малимор совсем не спешит его освобождать. Что-то надевает на палец Фантину, прескверно хихикает и… да, уходит, мерзавец! Наверняка устроил очередную пакость, Лезвие Монеты готов на что угодно спорить — устроил!

Тем временем старший ресурджент понял, насколько бесполезно добиваться правды от допрашиваемого. Фра Оттавио велит стражникам отволочь бесчувственное тело в сторону и привести следующего.

Следующий — Фантин.

Он пытается сопротивляться — бесполезно. Теперь-то, связанный — что он может? Сожалеть о собственной безмозглости да жалостливо мычать нечто в духе «дяденька, не трожьте, не виноватый я».