In сайт / Out сайт, или Любовь из интернета - Борис Прокудин

— Дивонька, красавица моя! — замычал Юра в бреду и начал стягивать с нее майку.

Тут Дива открыла глаза, огромные, как фары «КамАЗа», и подскочила на матрасе.

— Ты кто?! — в ужасе закричала она.

— Я — Юра! Что с тобой?

— Какой Юра?! А, Юра! — наконец вернулась Дива в грешный мир реальности. — Что ты делаешь?!

— Я люблю тебя! — ответил он беспомощно. — Я просто люблю тебя…

Заспанная Дива стояла на матрасе в одной коротенькой майке и трогала свои припухшие от поцелуев губы.

Разумеется, упавшую с дерева Сашу сразу заметили, тем более что, падая, она угодила на широкую шерстистую спину коровоподобной собаки. Собака взвизгнула, и Саша спланировала на землю.

Когда она открыла глаза, над ней склонились трое великанов. Один из них вынул из колчана стрелу и легонько тыкал Сашу в бок, как тыкают насекомых, чтобы проверить, живы они или подохли. Саша закричала и сразу же получила стрелой по голове. Великаны рассмеялись, продемонстрировав свои острые зубы. Похоже было, что они не имели никакого понятия о Всеобщей декларации прав человека.

«Только бы они меня не съели, — подумала Саша, когда, притороченная к седлу одной из лошадей, летела через горы. — Хотя они вроде не похожи на каннибалов, просто воины на стадии дикости. Изнасиловать они меня, такую букашку, не могут по естественным причинам, — продолжала размышлять Саша. — Короче, одно из двух: или меня скормят домашним животным, или отдадут играться детям». В сопровождении таких Сашиных мыслей отряд воинов долетел до края света.

Край света Саша представляла себе совсем иначе. По логике там не должно было быть ровным счетом ничего. Но, как ни странно, свет заканчивался огромной дырой, из которой вытекала бурная, но неглубокая река. Всадники повели своих коней по руслу, и уже через пару минут Саша вместе с ними оказалась в потустороннем мире. Там было лето, по небу летали враги лошадей грифоны размером с волка и с красной грудью. Воины-лучники выпустили в них между делом несколько превентивных стрел. Сами же грифоны не были агрессивны и ни на кого не нападали.

Пока всадники ехали полем, Саша разглядела вдали двух драконов, которые, утоляя жажду, пили слоновью кровь, очень холодную даже в летнее время. Потусторонний мир был явно более патриархальным, но главное — экологически чистым.

Отряд въехал в деревню. Здесь жили простые люди. По дороге отряду встречались навьюченные каким-то скарбом гигантки-бабульки, голоногие мальчишки, калеки, торговки осьминогами и парным мясом вепря. Все они раболепно кланялись всадникам, которые сохраняли самый высокомерный вид и задирали в небо носы.

У белых трепетных шатров воины спешились, Сашу отвязали от седла. В резко пахнущих руках одного из них Саша поняла, что для них она, должно быть, как для человеческого детеныша кукла Барби. И вспомнила, как в детстве мечтала, чтобы у нее была живая кукла, с которой можно было бы разговаривать. «Кому-то очень со мной повезет, — подумала Саша. — Ничего: буду учить дикого ребенка русскому языку, манерам, демократии, будем играть с ним в крестики-нолики, ассоциации и прятки на деньги».

Вопреки ожиданиям Саши ее отнесли не в детскую, а показали военачальнику, который долго скалился и пускал ей в лицо клубы дыма. Саша решила играть по его правилам и корчила ему рожи и показывала язык. Наконец военачальнику надоело кривляться, он что-то сказал своим подчиненным, и Сашу посадили в узкую длинную клетку, словно для ящерки саламандры. Клетку укрепили на спине небольшого единорога, имевшего голову оленя, ноги бегемота, туловище лошади и хвост кабана, и повезли по деревне на большой рынок.

Саша сидела в клетке, слушая нескончаемый хохот толпы зевак. Многие пытались ее потрогать, трясли клетку. Голова у Саши кружилась, солнце пекло, огромные рожи сменяли друг друга между прутьями клетки. «Вот она, слава!» — подумала Саша и потеряла сознание. А пока она находилась в глубоком обмороке, ее доставили обратно, в белоснежный шатер военачальника. Над обессиленной Сашей сжалились его женщины, жены или наложницы. По их жестам Саша поняла, что они просят его отпустить маленькую зверушку на свободу. Сашу посадили в лукошко, лукошко приторочили к седлу и через дыру на краю света повезли обратно.

В коктебельской избушке, куда еще не вернулась Саша, сбитая с толку Дива никак не могла понять, что с ней происходит.

— Мне приснилось, будто я занимаюсь любовью… или это было на самом деле? — сказала она настороженно.

— Нет-нет, ничего не было! — лепетал Юра.

Он уже успел испугаться.

— Ничего не было, говоришь? А это что? — И Дива развела руки, призывая Юру посмотреть на свою наготу. — Ты хотел воспользоваться тем, что я сплю?

— Выслушай меня! Ничего я не хотел…

— Не ври! Ты воспользовался, я вижу! Почему мне вечно попадаются уроды, которые хотят мною воспользоваться?! — не унималась Дива. — Ты, оказывается, обычный негодяй, а я думала — хороший парень.

— Да послушай меня, Дива! — взмолился Юра. — Я не негодяй. Я просто не понял…

— Чего ты не понял? Все ты понял!

— Я думал, я тебе нравлюсь.

— ТЫ нравишься МНЕ?! — надменно засмеялась Дива. — Посмотри в зеркало, как ты можешь нравиться МНЕ?!

Юра вобрал в грудь воздуха, но не смог ничего ответить и пулей вылетел в кладовку со штурвалом.

Там он ничком упал на топчан, сжался в комок и обхватил руками колени. В соседней комнате воцарилась полная тишина. Юра был в отчаянии. За грязными стеклами веранды происходило рождение солнца, день отделялся от ночи, вода от суши, из глины появлялся первый человек, молодой Бог гроздями рассыпал звезды по небосклону и радовался тому, что видел. Но Юре было на это наплевать. Он лежал на топчане и отчаянно жалел себя. Тут открылась дверь, и на пороге появилась Дива со слезами раскаяния на глазах. После первой вспышки гнева ей вдруг пришло в голову, что Юра, вообще-то, не похож на обычного негодяя. Войдя, она секунду постояла, глядя ему в глаза, потом скинула маечку и улеглась на топчан. Они не произнесли ни единого слова. Под скрип капитанского штурвала, в первых лучах только что рожденного солнца они нетерпеливо занялись любовью. Первое соитие на девственной планете. Они были нежны и внимательны друг к другу, как два ангела.

Никита при виде бунтарского поведения Волошина расхохотался и стал кричать:

— Да! Да! Да!

Он шумно спустился с горки к хороводу богемных граций. Ему чудилось, будто он видит Цветаеву с Мандельштамом, Алексея Толстого в обнимку с Николаем Гумилевым и еще каких-то, не столь ему знакомых поэтов Серебряного века. Его мозги плавились. Ему вдруг стало страшно смешно.

— Ты кто? — протрубил Волошин.

— Волошин! — сказал Никита и выпятил живот.

— Это я Волошин! — Толстяк взорвался громоподобным смехом. — Эй ты, самозванец, — сказал он, насмеявшись, — вина будешь?