Кумир - Ирина Дмитриевна Дюгаева

слепы и напоминали сточные пруды в белооблачный день. Определенно, волхвы.

Разговор полагался интересный. Только Яше говорить не хотелось. Он бы еще порезвился среди деревьев, раздевшись и ловя чарками небесную воду. Как чародей из далеких недетских легенд.

Он ухмыльнулся, пожалев, что выбросил ружьё, и развернулся, намерившись улизнуть. Но один из старцев оказался прямо за спиной. Он глядел безоблачным немым взглядом.

– Иди, – одними губами утробно прошептал волхв. В его голосе слился гром и ропотный рык грозы. Точно говорило само небо.

Яша сжал кулаки и развернулся. Он мог бы спросить «Куда идти?», но не стал. Разговор полагался даже весьма интересный. И весьма долгий.

На погосте

Грохот стоял такой оглушительный, что наверняка слышен был во всех уголках Тупиков. Уж на кладбище-то точно был слышен. Сносили церковь.

Настроение у собравшихся и без того было угнетённое. По внешнему виду односельчан нельзя было сказать, что собрались они на похороны. Оделись буднично и поначалу даже обсуждали не смерть усопшей или её личность, а свои бытовые дела и незначительные тяготы.

С появлением председателя в строгом вельветовом костюме все, как под гипнозом, разом смолкли и слегка приуныли, пристыжено отворачивая лица или вперяясь взглядом в землю.

Тупиковое кладбище вырастало мертвыми полусгнившими крестами меньше, чем в двух километрах от деревни. Единственной достойной здесь внимания вещью был куст терновника, острый, как смерть, безжизненный, как труп. Рос куст прямо посреди кладбища и являл как бы ознаменование жуткого запустения, в котором забросили кладбище. Кресты – наскоро сколоченные, жиденькие палки, ограды могил – скособоченные квадраты плетней.

При виде Игоря Петровича Гришка вздрогнул, но взора не отвёл, только внутренне напрягся и выпрямился. Глаза у председателя ввалились, обросли тёмными кругами измученной скорби. Кончики губ повисли. Он провёл два дня с Василисой Петровной. Точнее, с её телом. По старому обычаю покойницу отвезли домой. Там её отпевали, и председатель, как ближайший родственник, сидел рядом, следя, чтобы веки усопшей не распахнулись вновь. А сегодня гроб везли на кладбище.

– Наш барин – лесная образина и недалёкая орясина, – с неразъяснимым чувством сочинял Лёха на ходу. Он был пьян и покачивался, словно ваза на краю стола. Гришка с силой поддержал его за локоть.

Вчера Лёху незаслуженно избили на школьном поле. Туда ходила вся школа. Потусить, развлечься, а на деле потунеядничать – как считал Гришка. Ему там делать нечего было. Скучные дубинные разговоры, похожие на стук по столу. А вот Лёха туда так и тянулся, жаждая признания сверстников. Но общение не заладилось. Он назвал их шематонами и вертопрахами. И хоть они вряд ли могли знать такие слова, но влупили со всем нажитым мастерством и пустым буйством.

– Все собрались? – хрипло спросил председатель. Никто не ответил. Вопрос показался Гришке неуместным.

– Я ж говорил. Недалёкая орясина, – фыркнул Леха, потирая густой синяк на скуле.

Гришка с силой стиснул ему руку, но тот и не ощутил как будто.

– Я хочу слово, – уже громче попросил Леха, осоловело поводя глазами.

Гришке вдруг стало жалко. Василису Петровну. Председателя. Всеми забытое кладбище. И вообще всех. Себя. Здесь, наверное, никогда не было так тихо. Обычно на похороны приходили только родственники да кто-нибудь из местных мужиков с руками половчее, чтобы орудовать лопатой; таким платили или пузырем или чем-нибудь из зерновых-мясных запасов. Зато на поминки сходилось полдеревни. И даже те, кого не звали.

Никто не плакал и ничего не говорил. Даже грохот от сноса церкви заглох, оставив только громовое эхо, как от взрыва.

Народу собралось немного, всего человек двадцать. Из учеников – в основном, старшики. Учителя и директриса – одна из немногих в чёрном. Хотя она, по большому счету, только чёрное и носила. Гришка уловил её взгляд, устремлённый к Алексею, и ему стало стыдно.

– Лёх, тебе домой надо, – попросил Гришка.

– Гриш, ты чего? – подавленно ответил Алексей. – Я тоже имею право здесь быть. Я тоже хочу проводить Василису Петровну.

Больше Гришка не мог и не смел давить. Это было бы нечестно. Он только вздохнул, но не перестал сжимать локоть другу.

Каркнул ворон. И только это разбавило уныние. Гришка нашёл глазами черную важную птицу на одном из крестов. На вороне был синий вязаный свитер. Гришка поразился, сперва не поверив увиденному. Ручная птица? Чей-то дар? Как ворон мог согласиться надеть свитер? У него же своя непомерная стать.

Кто это из жителей Тупиков изловчился угадать с размером и цветом, так, чтобы гордому глазастому угольку пришлось по нраву? На минуту Гришка заворожёно застыл.

Алексей, скользкий ужина, воспользовался моментом, вырвался и зашагал к заготовленной для гроба яме. Истинно подмостки нашёл. Только захмелевшие актеры обычно недолго на сцене держатся. Гришка замер в ожидании.

– Граждане, товарищи! – затараторил Алексей нескладно. – Событие до чрезвычайности ужасное случилось. Это несомненно. Ведь Василисы Петровны нам всем будет не хватать. Её честной заботы и трезвого рассудка. Она умела одним словом и утешить, и успокоить, и облагоразумить. Об её уме и порядочности можно целые панегирики писать, а в её честь петь оды. Редкого дарования был человек, – он склонил голову, как видно, ожидая оваций, но, не дождавшись, продолжил: – Да, редкостный человек был. Умела Василиса Петровна ещё и обремизить, так урезонить и так распечь, чтоб ты почувствовал себя самым ничтожным, убогим и позорящим весь мир существом, – он поднял правую руку а-ля Ленин, – Элементарная халдейка она была! – и опустил ладонь, как топор над старухой-процентщицей.

– Пьян ты что ли? – подозрительно прищурился председатель, раздувая ноздри, как бык.

– И точно! – крикнул Олежка Смирнов в двух шагах от Лехи. – Прёт от него что надо!

– А ну, пошёл прочь! – прикрикнула директриса, подходя ближе. – Как не стыдно!

И все учительские голоса подхватили «Как не стыдно!», вражеским кольцом окружая Лёху. Гришка опомнился, под дьявольское карканье приблизился к другу, вырывая из чужих рук.

– Ну, перестаньте! – умолял он. – Простите Алексея, он с горя! С кем не бывает.

– Уводи скорее, – промычал Игорь Петрович, заслоняя толпу.

Гришка потащил Лёху от греха и новых побоев подальше, словно осужденного – от праведной толпы. Тут шум голосов заглушил стук подъехавшего катафалка – праздной повозки, на которой в Тупиках традиционно возили гробы – на кладбище, и молодожён – на свадьбу.

Похожий на тонкий прутиковый голик и такой же голо-лысый, один из кучеров спрыгнул с козел, впопыхах запетлял между могилками.

– Игорь Петрович!

Игорь Петрович обернулся, глаза его, словно наведенное дуло, тут же нашли цель – гроб поверх повозки. Омертвелыми, неживыми шагами продвинулся он вперёд. Собравшиеся