Вот это поцелуй! - Филипп Джиан

Я посмотрел Мэри-Джо в глаза – не добавит ли она свою крупинку соли на мои раны, не вздохнет ли по поводу моего упрямства, такого глупого, по ее мнению, такого абсурдного, но мы с ней как-никак трахались меньше часа назад, и она вместо этого мне улыбнулась. Я заказал местную водку.

– Знаешь, я узнала нечто очень странное, – сказала она, – ужасно странное… насчет Фрэнка.

– Кстати, на днях я к вам зайду, нам с ним надо кое над чем поработать вместе. Скажи ему, что я ничего не забыл.

– Фрэнк вел собственное расследование по делу об убийстве Дженнифер Бреннен. Фрэнк задавал вопросы всем без разбору, и я не знаю, куда он сунул свой любопытный нос.

– Да ну? В самом деле?

– Я не шучу. Ты не находишь, что все это очень странно?

Кроме того, она считала, что нападение, жертвой которого стал Фрэнк, любопытным образом совпало по времени с этой историей. Я ласково посмеялся над ее мозгами настоящего полицейского, которые работают двадцать четыре часа в сутки и вечно стараются сопоставлять факты, даже совсем далекие друг от друга. Но, конечно, все было возможно… Я даже сказал, что если Фрэнк вздумал что-то вынюхивать по поводу Пола Бреннена, то кое-кто, разумеется, взял на себя труд указать ему, что он идет по ложному следу.

– Это не обязательно связано с Полом Бренненом, – уточнила она.

– Разумеется, это не обязательно связано с Полом Бренненом, если тебе так хочется.

Я едва не отправился прямо домой, распрощавшись с Мэри-Джо, которая меня долго, пылко и прилежно целовала в машине, как будто мы с ней были в первый раз, когда еще целуются взасос минут по пять, чуть не до смерти. На нее иногда находит, понятия не имею почему, меня эти ее порывы чаще всего повергают в изумление. Я вылез из авто несколько смущенный, на ватных ногах, точно жертва кораблекрушения, выброшенная на берег грозно клокочущими волнами.

Поэтому я зашел пропустить пару стаканчиков водки «Гибсон» в бар одного крупного отеля, возвышавшегося в центре города подобно сияющему бриллианту (после того как все стекла в нем пришлось заменить на новые). Бары крупных отелей – превосходное место, когда хочется выпить. Справа от меня сидел усталый бандюк, который рассуждал о жизни, уплетая оливки. Слева оказалась некая дама средних лет, якобы случайно демонстрировавшая свои ляжки. А прямо у меня за спиной в кресле, обтянутом кожей буйвола, в котором когда-то, возможно, отдыхали задницы Хемингуэя или Скотта Фитцжеральда (осквернить можно не только кладбище!), в мягком свете ламп, приглушенном великолепными абажурами из натурального шелка, восседал Пол Бреннен собственной персоной.

Я мог в свое удовольствие наблюдать за ним, не оборачиваясь, глядя в зеркало, в котором он возвышался, подобно грозному ангелу. С ангелом его роднил высокомерный вид, безупречный серо-белый пиджак, тенниска из джерси и улыбка, обнажавшая ослепительно-белые зубы. Для своего возраста (а ему уже давно перевалило за пятьдесят) он выглядел превосходно: худощавый и мускулистый, пышущий здоровьем и богатством. С ним были три красивые женщины и какой-то парень, согласно кивавший всякий раз, как убийца открывал рот. Грозным он был и подавно. Сотни миллионов людей, гигантское стадо на двух континентах, несли на себе клеймо его фирмы. Он мог бы повести в бой целую армию. Мог бы построить новый город. Есть на завтрак маленьких детей. Но он совершил одну ошибку! Отдать приказ об убийстве собственной дочери было большой ошибкой. С моей точки зрения.

В какой-то миг наши взгляды встретились. Я мог противопоставить ему только одно, нечто простое, но очень важное, можете мне поверить. В это я верил прежде, верил и сейчас. Мне было все труднее это разглядеть по мере того, как я видел мир таким, каков он есть, но все же оно порой являлось мне в образе маленькой феи-волшебницы, прилетевшей с другой планеты, и мне хотелось не упасть лицом в грязь перед ней. Что это было такое? Некое невыразимое ощущение, охватившее меня в день, когда я давал присягу, нечто такое, чего Пол Бреннен, похоже, не мог оценить во всей полноте, когда вставлял мне палки в колеса. Я был представителем Закона. И вот тут крылась его вторая ошибка. Ибо кого представлял Пол Бреннен, если уж говорить точно? Самого себя, и только. Ничто и никто не может быть выше Закона. Не будем об этом забывать. А Закон – это был я. Так что не было ничего выше меня, кроме неба и звезд. Не будем об этом забывать.

Направляясь к дому, я включил сирену, чтобы не стоять в пробках. Недавно Марк мне говорил о вечеринке в мастерской одного художника на набережной, в западной части квартала, где селились геи; вечеринку устраивали в честь выхода журнала для холостяков и незамужних дам Европы и Америки до сорока, но я даже не сбавил скорость, проезжая мимо этого здания, а только бросил взгляд на светившиеся окна и удостоверился, что ничего особенного не потеряю, если не зайду туда.

Десять лет назад я без колебаний припарковал бы машину у входа, зашел бы на огонек… и Паула бы умерла. Я думал об этом беспрестанно всю дорогу до больницы. «Представь, – повторял я про себя, – что было бы, если бы тебя так же тянуло на эти смехотворные сборища, как и прежде? Тогда бы, старина, ты сейчас ехал в морг. Еще час, и она бы уже остыла. Вернись ты на час позже, Паулы бы уже не было в живых».

Я покинул ее палату на рассвете. Новости были вполне утешительные. Правда, в наше время постоянных кризисов, неуверенности, межрасовых конфликтов и боев на внешнем и внутреннем фронтах утешительного в жизни мало, но, если верить медицинскому персоналу, не позволяющему сомневаться в своих словах, жизни Паулы ничто не угрожало.

Новорожденная заря, легкая, как муслиновая вуаль, нежная, как цыплячий пух, окаченная холодной водой из поливальных цистерн, смывавших с улиц старые газеты и прочий мусор, заря из тех, что я особенно люблю, бесстрастная, но чуткая, ожидала меня на улице, внизу, у каменных ступеней, спускавшихся к тротуару. Я был в поту, холодном и едком поту, острый запах которого я ощущал сквозь рубашку, всю в пятнах засохшей крови. Солнечный луч скользнул меж двух улиц в тот миг, когда я подошел к машине и в изнеможении уселся на ее крыло; я закрыл глаза и сидел, глубоко дыша.

– Черт! Но как это случилось? – спросил Марк, предлагая мне разделить с ним засохшие гренки и копченую рыбу, явно выведенную в прудах, потому что она была бледнее, чем живущая в природных условиях, а соответственно, и отравлена была больше (Крис прочитала мне на эту тему полный курс лекций).

– Как это случилось… А я знаю? Она взяла бритву… Ничего сложного!

– Вы что, поссорились?

– Ничего мы не ссорились. Я запретил ей покупать мне стол. Вот и все. Имею я на это право или нет?

– Но почему ты вечно ноги об нее вытираешь? Ну что такого, если она купит тебе стол? Что ты делаешь, Натан?

– Это разве повод вскрывать себе вены? Из-за того, что мне не нужен какой-то паршивый стол? Что это значит?

Я вернулся к Пауле утром, сказав Мэри-Джо, что иду к зубному врачу, ради чего мне пришлось изобразить флюс, уперев в щеку язык изнутри.