Стена памяти - Энтони Дорр

В те годы Герб не раз останавливался у туристического агентства «Дестинейшнз тревел», что в самом центре Ларами, и подолгу смотрел, как вертится у них в витрине полутораметровый пластиковый земной шар, но купить авиабилет так себя и не заставил. Встречаться они начали всего за четыре месяца до гибели ее родителей. А туда, в Африку, она его ни разу не приглашала.

Он слал ей вежливые светские ответы: про поездку автостопом на озеро, про новый сорт зерновых хлопьев, который ему понравился… С любовью, Герб, решительно завершал он эти письма, но чувствовал себя при этом как-то глуповато. Его беспокоило, не слишком ли эти его письма длинные. А также не слишком ли они короткие.

В 2004-м, после шестнадцати месяцев бесплодных попыток забеременеть, Имоджина обращается к гинекологу. Тот составляет план диагностических мероприятий. Надо провериться у эндокринолога. Уролога. Сделать кучу анализов.

– Во всяком случае, – говорит он, – отчаиваться пока не время.

– Отчаиваться не время, – говорит Имоджина Гербу.

– А я и не отчаиваюсь, – пожимает плечами тот.

Сделали анализ на СПИД. Анализ на гепатит. Через два дня Герб мастурбирует в двухсотграммовый специальный стаканчик и едет с ним к урологу в Шайенн{53} – это шестьдесят шесть миль на восток по шоссе «Интерстейт-80». Стаканчик едет в красивом маленьком рождественском пакетике (на корпоративах в таких раздают подарки), потому что бурые бумажные пакеты у них с Имоджиной кончились. Пакетик с изображенным на нем улыбающимся Санта-Клаусом стоит на пассажирском сиденье рядом с водителем. Образчик спермы едва покрывает донышко стакана. Мучит мысль: неужто есть мужчины, способные разом накончать такой стакан доверху?

В тот же вечер Имоджина уходит с работы рано: сегодня ей надуют живот углекислым газом. Потом через шейку матки в фаллопиевы трубы введут контрастное вещество. Таким манером подготовленную, ее везут в рентгеновский кабинет, где пахнущая арахисовым маслом медсестра с сережками в виде мультяшной собачки Снупи прикрывает Имоджине грудь свинцовым фартуком и просит ее сохранять полную неподвижность.{54} Медсестра уходит; Имоджина слышит, как оживает рентгеновский аппарат: с тихим жужжаньем в нем начинают бегать электроны. Она закрывает глаза, старается не шевелиться. Все это время ее, видимо, пронизывают лучи.

Шесть дней спустя звонит телефон. Врачи обмозговали ситуацию. Двухфакторное бесплодие. В общем и целом, Имоджина удостаивается трех слов: синдром поликистозных яичников{55}. Герб – двух: серьезный дефицит. Подвижности, концентрации, чего-то еще. Оказывается, только три процента объема его спермы жизнеспособно.

У Герба буквально вытягивается лицо. Он ставит полусъеденный ломтик дыни на стол, уходит в туалет и там запирается. Имоджина ловит себя на том, что неотрывно смотрит в пространство между столом и холодильником. Обнаруживает там пыль и один малюсенький овсяный бублик «чирио». Из туалета доносится стон. Потом там спускают воду. Одной рукой Имоджина тихонько щупает живот.

Все утро она сидит за компьютером, утопая в воспоминаниях. Автобус лезет вверх, каждый новый слой воздуха все холоднее; горы бурые, как картон, небо фосфоресцирует. Вот чей-то двор. Там в мусоре роются газели. На деревенских крышах спят овчарки.

– Ни родителей, ни мужа, ни детей, – как-то раз поведала ей одна слепая старуха. Ее взгляд втягивал в себя, как вакуум; Имоджина не знала, куда смотреть. – Я сама себе и род, и племя.

Экран компьютера перед ней расплывается. Она кладет голову лбом на стол.

– Что ты бесишься? Имоджина, ты на меня, что ли, злишься?

Герб ничего не может с собой поделать: он почти воочию видит, как это вновь и вновь в ней начинается – туманный вихрь, будто перед его лицом крутятся лопасти вентилятора.

– Ни на кого я не злюсь, – говорит она.

Она приходит к выводу, что их неудачи были с самого начала неизбежны. Предначертаны. Генетически предопределены. Вся эта их неприспособленность, робость, их непохожесть на других. Она всегда робела, всегда жила далеко от города, всегда много читала, а когда одноклассники приглашали на танцы, всегда отвечала «нет». Имоджина Снежная Королева. Имоджина мечта онаниста. Слишком миниатюрная, слишком бледненькая, слишком хорошенькая. Слишком ранимая.

– Все прекрасно, – объявляет она Гербу за обедом, во время передачи «Своя игра».

Куда уж прекрасней: десять лет старались не залететь, а теперь оказывается, это и без того было невозможно.

У Герба собственная теория: это все шины во дворе. Целое кладбище, семнадцать металлов, шестнадцать видов углеводородов, все это просачивается в колодец, льется из душа, попадает в макароны, и теперь яды пропитали их изнутри.

Опять анализы. Имоджину подвергают лапароскопии, в ходе которой врач десять раз протыкает ее яичники электрохирургической иглой. Герб мастурбирует в другой стаканчик, опять предпринимает полуторачасовую поездку в Шайенн, спускает штаны перед другим урологом.

Опять ждут шесть дней. Опять телефонный звонок. Диагноз подтверждается. Имоджина разглядывает себя в зеркале в ванной. Подумывает, не уйти ли с работы. Подумывает о том, чтобы заняться готовкой марокканских блюд, тунисских блюд; как хорошо: с ребенком на перевязи у груди колдовать над булькающей на плите кастрюлей. Еще можно завести кур. Вместо этого она садится на глюкофаж и неделю страдает поносом{56}.

Это еще не настоящее страдание, уговаривает себя она. А всего лишь ломка программы ожидаемого будущего. Некоторый шок от понимания того, что линии рода не обязательно бесконечны, а запросто могут случайным образом прерываться. Что на каждой генеалогической схеме всегда есть кто-то последний – последний лист на фамильном древе, последний камень семейного строения. Как же она раньше-то этого не понимала?