Хозяйка жизни, или Вендетта по-русски - Марина Крамер

– Кому? – удивился сын.

– Ты перестал уважать своего нынешнего отца, и мне это абсолютно не нравится. Пойми – отец не тот, кто родил, а тот, кто воспитывал, кто не спал ночами, когда ты болел, кто носил тебя на руках, когда ты капризничал. Кто, в конце концов, жил с тобой рядом и заботился о тебе в то время, когда я… уезжала и долго болела, – запнувшись, произнесла Марина. – А ты теперь тычешь Жене в нос тем, что он тебе, видите ли, неродной! А неродной поступил бы проще – сдал бы тебя в детдом и забыл адрес.

– Что такое детдом? – спросил Егор, глядя на мать своими синими глазищами.

– Детдом? Это такое место, где живут ребятишки без родителей. У них есть все, что нужно, но не более. И главное – у них рядом нет папы-мамы, которые целуют на ночь, жалеют, когда упал и ударился, дарят подарки на день рождения. Понимаешь? У тебя нет ничего своего – все общее, нет возможности уединиться, делать то, что хочется в этот момент.

– Похоже на тюрьму, – вздохнул Егорка, покручивая кольцо на Маринином пальце.

– Похоже, – согласилась она. – А теперь представь себе – Женя не захотел бы возиться с тобой, когда я заболела. Отдал тебя в такой вот детский дом. Как думаешь – тебе хорошо бы жилось? – Коваль взяла сына за подбородок и заглянула в глаза.

Егорка насупился и отрицательно помотал головой. Он не мог представить себе, как можно жить в общей комнате, не имея своей, как не иметь любимой игрушки, которую кладешь рядом с собой в постель, как он – медвежонка. Страшно даже представить, что было бы, если бы Женя отдал его в этот самый детский дом…

– Мамуль… а если я попрошу у него прощения? Как ты думаешь, Же… папа простит? – с запинкой спросил Егорка, сильно сжав пальцы матери.

Коваль грустно улыбнулась, погладила сына по щеке и кивнула.

Она знала, что Хохол будет очень недоволен тем, что она надавила на ребенка, но и видеть, как переживает он перемену в Егоркином отношении к себе, тоже было невыносимо. Для человека, подобного Хохлу, то, что он сделал, было равносильно небольшому подвигу – остаться одному с маленьким ребенком, да еще имея на руках полумертвую женщину, о которой даже заикнуться никому нельзя… Женька выстоял, справился.

Марина не любила быть кому-то обязанной, но с Хохлом все обстояло по-другому – он никогда не говорил о том, что ему пришлось пережить и через какие препятствия пройти, чтобы подарить ей возможность жить, и молчание заставляло Марину уважать его еще сильнее.

О браке они больше не разговаривали. Женька давно понял простую вещь – никакой штамп в паспорте не заставит Марину быть с ним, если она сама этого не захочет. Но сейчас она никуда и не собиралась, и вовсе не потому, что было некуда, – просто подошла, видимо, к тому возрасту, когда хочется постоянства, покоя и надежности. С Хохлом она все это имела, так чего искать? С ним она чувствовала себя абсолютно защищенной от всех проблем и неурядиц. Это было просто удивительно – не зная языка, Женька ухитрился как-то существовать в чужой стране, ходить в магазин и объясняться с продавцами, благо в супермаркете это нетрудно, общался с врачом, лечившим Марину, с Сарой, приходившей первый год почти ежедневно. Когда Марина стала нормально соображать и выходить из дому, Женька немного расслабился – теперь часть проблем взяла на себя она. И если бы не ее постоянная ностальгия, все вообще было бы хорошо…

Отправив Марину в кабинет и оставшись наедине с Бесом, Женька испытал облегчение – Маринина тревога передалась и ему тоже, а сейчас словно с плеч груз свалился. Он потянулся к графину с водкой, налил Гришке и себе тоже плеснул немного. Бес удивленно посмотрел на необычно малую для Хохла дозу:

– Ты чего это? Завязал, что ли?

– Почему? Просто стараюсь умение свое не демонстрировать. Мэриэнн не любит этого.

– Красивая баба, – проговорил Гришка. – Но все равно не Маринка. Та такая была… войдет – и все вокруг только на нее и смотрят. И ведь хромала при этом, с палкой ходила – странно, да? Есть ведь бабы, которых не портит ничего.

Хохол промолчал. Это даже хорошо, что Бес говорит такое о Коваль – значит, им удалось одурачить его, не узнал он Марину в ее новом облике.

Гришка поднял свой стакан:

– Давай, что ли, помянем Наковальню?

Женька неопределенно пожал плечами – теперь он понимал, каково было Марине говорить о тогда еще живом Малыше в прошедшем времени. Они выпили, не чокаясь, помолчали, а потом Бес неожиданно сказал:

– Слушай… У меня дела здесь, в Бристоле. Хочу вложиться тут в одно предприятие.

– Что, Россия маловата стала? – усмехнулся Хохол, наливая еще по одной.

– Почему – маловата? В самый раз. Только… спокойнее здесь. Там ведь теперь все совсем по-другому, – вздохнул Гришка, вынимая сигареты. – Нынче все подались кто в депутаты, кто еще куда – во власть прут, понимаешь ли. Уже не разберешь, где красные, где черные – все одной масти стали, и те, кто должен закон блюсти, этот самый закон сами и нарушают.

– Так и раньше такое было, – возразил Хохол, отправляя в рот кусок сала. – Ты вспомни, как мы кормили и мэрию, и милицию, и еще черт пойми кого. У Маринки полгорода вторую зарплату получало, не стесняясь.

– Сейчас еще хуже. Раньше это хоть скрывалось, а теперь в открытую. Не понимаю – неужели никому дела нет там, наверху? Ведь если бы власть хотела, давно все решила бы – и с ворами, и со взяточниками… – Бес закурил, задумчиво окинул взглядом зал. – Просто никому не надо, Жека, потому что они и сами с этого имеют.

– Я, Гриха, от политики далек, меня это совершенно не касается. Да и вообще…

– Ну да, ты тут, смотрю, хорошо устроился – ресторан вон, баба… Удивительно, как пацана-то с собой прихватил. Слушай, – оживился вдруг Бес, подавшись через стол, – а давай я Егора с собой заберу, а?

– Чего?! – Хохол едва не упал со стула от подобного предложения. – Как это – заберу, куда?!

– К себе. Он ведь племянник мой, сын моего брата. Я его усыновлю, все официально – своих-то у нас не будет.

– Не беспредельничай, Бес, – вывернул Хохол с натугой после паузы. – Он – мой сын, я его вырастил. Я, понимаешь? Я с десяти месяцев его на вот этих руках… – Женька даже задохнулся, рванул ворот рубахи так, что посыпались пуговицы. – Это единственное, что осталось у меня от Маринки, – этот пацан.

– Своих еще успеешь завести, баба-то у тебя молодая, – спокойно возразил Бес, барабаня по столу пальцами.

– А мне этот – свой! – отрубил Хохол, опрокидывая в рот полстакана водки.

– А ты зря так воспалился, Жека. Я ведь дело предлагаю – руки тебе развязать хочу.

– Где ж ты был, когда он остался без родителей? И какого… возмущался, когда Маринка его усыновила? Не ты ли ей предъявлял за это? Не у тебя ли в доме пацаненка держали по приказу Кадета, а?

– Ты за базаром-то следи, Хохол! – чуть повысил голос Бес. – Не я ли помог тебе его вернуть? Думаешь, мне это ничем не угрожало?