Общага-на-Крови - Алексей Иванов

— Ванька, восемь утра. — Отличник покачал Ваньку за плечо.

Ванька долго просыпался, потом, кряхтя, сел и стал чесаться.

— Башка болит… — заныл он. — Не выспался ни хрена, жарища, все красно в глазах… Клопы чуть насмерть не загрызли… Кормить их, может, на ночь, чтоб спать давали?.. Не поеду я ни в какой институт, ну его в дупло в такую рань…

Отличник скорбно сел на кровать. Он молчал. Он уже устал от Ванькиного надрывного пьянства и похмельных страданий.

Ухватившись за спинку кровати, Ванька тяжело поднялся и побрел к столу, заваленному грязной посудой, пнув по дороге стул.

— Гадюшник долбаный… — проворчал он и по пути ткнул кулаком в спину спящему человеку. — Петров, дай сигарету…

— Пошел в жопу… Сам все мои вчера высадил.

Ванька свалился на стул, взял со стола за бока чайник, вставил его носик себе в бороду и долго пил.

— Ф-фу… — отдуваясь, сказал он. — Петров, ну дай сигарету…

— Хрен ты от меня еще чего дождешься, — ответил Петров с верхней койки.

— Трондец, довыкаблучивался, — подвел итог своему поведению Ванька и забормотал: — Если Магомету не дали сигарету, то Магомет ученый, идет за чибоном… — Ванька склонился над столом, выискивая среди грязной посуды окурки, и, найдя, нравоучительно сообщил: — Будет чибон — будет и песня.

— Симаков, — вдруг сверху подал голос Петров. — Ты помнишь, что ты мне бритву должен?

— Ясный пень, — отозвался Ванька.

— Неси.

— Вечером принесу.

— Мне сейчас надо.

— Возьми у Борьки.

— У нас одна электробритва на всю комнату.

— Ну, станком поскоблись. Башку не отрежешь.

— У меня от него раздражение.

— А у меня от тебя раздражение. — Ванька скручивал «козью ножку».

— Сука ты, Симаков. Чтоб я еще раз с тобой пил? Ни хера!

Ванька тем временем зажег самокрутку, вдохнул, блаженно зажмурился, посидел неподвижно, словно медитировал, и прошептал:

— Во продуло, аж мостик накренился…

— Зачем Петрову твоя бритва? — негромко спросил Отличник.

— А я вчера евонную пропил. Денег не было, взял ее и толкнул какому-то хмырю на остановке. А деньги вместе пробухали.

— Это у тебя свежий закидон, — недовольно заметил Отличник.

— А у меня такая же бритва, как у него. Я ему свою отдам. Хреновая машинка, пусть берет, говна не жалко.

— А сам чем бриться будешь?

— Чего мне брить? Яйца, что ли? Я и так красивый.

— Симаков, мне бритва нужна… — нудел сверху Петров.

Ванькины сумки со всеми вещами стояли в комнате Серафимы.

— Принеси ему, чего он ноет, — посоветовал Отличник.

— Подождет, не обосрется. Что мне перед ним, на цырлах бегать?

— Козел ты, Симаков, — в сердцах сказала верхняя койка.

— Не ссы против ветра, Петруха, — с тенью угрозы сказал Ванька и пожаловался: — От курева башка только сильнее затрещала…

Он бросил «козью ножку» в грязную тарелку, встал, держась за голову, подошел к тумбочке и достал из нее пузырек одеколона.

— Не опохмелюсь — загнусь, — пояснил он Отличнику. — Петров, дай денег на пазырь…

— Пошел ты в жопу, — традиционно ответил Петров.

— Тогда прощайся со своим «Шипром», — спокойно сказал Ванька и налил в стакан, который почище, на полтора пальца одеколона.

— Что же ты за говнюк такой!.. — завопил Петров, оглядываясь.

— Не кани, Петруха, у меня в сумке и «Шипр» есть. — Ванька добавил в стакан воды из чайника, благодаря чему получилась мутно-белесая смесь. — Смертельный номер не снимая штанов! — провозгласил он и, стоя, залпом осушил стакан.

Лицо его передернулось.

— Сейчас блевану… — просипел он, но его все-таки не вырвало. Он снова присосался к носику чайника и уселся на прежнее место.

— Зря Борька пустил тебя в комнату… — гундел сверху Петров. — Я же говорил ему, что не надо… Из триста восемнадцатой тебя выперли — ты все равно ни шиша не понял…

— Что — триста восемнадцатая! — риторически воскликнул Ванька, сворачивая вторую самокрутку. — Меня из общаги выперли, так я и то не образумился. Я, отец, честно говоря, думаю, что, если меня на тот свет выпрут, я и там не образумлюсь. Куда, интересно знать, меня из пекла выпирать будут?

— Ты помнишь, что ты вчера в нашей двери замок выбил?

Отличник оглянулся — замок косо висел на двух шурупах.

— Не хер дверь запирать было.

— А ты помнишь, что ты в коридоре делал? Орал, чтобы Гапонов арестовывать тебя на танке приезжал, что ты с бабкой Юлькой трахаешься, поэтому она тебя в общагу пускает…

— И поэтому вы заперлись?

— Естественно. Гапонов узнает, что ты у нас, и нас выселит.

— На фиг вы ему обосрались, мудаки, — пренебрежительно бросил Ванька. — Я был счастлив, а меня не поняли. Гапонов бы вам ничего не сделал, а я вот замок вышиб.

— Ничего, больше не вышибешь, потому что ты у нас больше не живешь, — желчно сообщил Петров. — На хрена нам приключения на свою жопу? Это утром мы все решили — и я, и Борька Аргунов, и Кукушкин, и Димон. Так что волоки мне бритву с «Шипром» и вали.

— Здатому кораблю — плаванье зашибись, — весело ответил Ванька. — Сейчас свалю, только бампер умою. Вещи вечером закину.

— Ну и хорошо. Пока, Симаков. Бывай! — И Петров, вынеся приговор, демонстративно замолчал.

— Когда у меня появится свой дом, — задушевно рассказал Ванька Отличнику, — я заведу щенка, назову его «Петров» и утоплю в унитазе.

Бросив самокрутку в стакан, он взял полотенце и ушел. И Отличнику вдруг стало нестерпимо жаль Ваньку — грязный, вонючий глиняный горшок, в котором не гаснет божественный огонь. На миг он, как свои, ощутил одиночество, неприкаянность, страдание Ваньки, укутанные в тряпье пьянства, гусарства и ерничества. Но больше, чем жалость, его поразил страх за Ваньку, ужас перед его упрямым путем, который ведет в никуда и с которого нельзя свернуть, потому что это приведет к тому же концу, но гораздо быстрее.

Однако умыться Ваньке не удалось.

— Та-а-ак, а это что за порнография? — услышал Отличник его громкий и хамски-разгульный голос. Ванькины интонации говорили, что он столкнулся с чем-то более серьезным, чем Петров с верхней койки. Отличник подбежал к двери и приоткрыл ее.

— Ага, и Симаков тут же, — донесся голос Гапонова. — Еще один нелегащик. Что тут делаешь?

— В гости пришел, ваше превосходительство!

— С полотенцем?