Долгая прогулка - Стивен Кинг

За ним наблюдали. Крики утихли до приглушенного, почтисексуального шепота. Они ждали, когда он упадет.

Он шел, концентрируясь теперь на ногах. Когда-то он читалрассказ Рэя Бредбери о том, как на месте катастрофы собираются толпы людей и сжадным любопытством выспрашивают, сколько пострадавших и будут ли они жить илиумрут. «Я буду жить, — говорил им Гэррети. — Я буду жить. Я не умру».

Он заставлял ноги подниматься и опускаться, и шаги гулкимэхом отдавались у него в голове. Он забыл обо всем остальном, даже о Джен. Онзабыл о боли в ногах и о застывшем напряжении мышц под коленями. Мыслькрутилась в голове, стуча, как барабан, — я буду жить. Я буду жить, — пока самиэти слова не утратили смысл.

Его привел в чувство звук выстрелов. Толпа замерла, и кто-товпереди закричал. «Ну вот, — подумал он, — дожил до выстрела и услышалсобственный крик».

Но кричал не он, и стреляли не в него. Это был номер 64,Фрэнк Морган, невысокий улыбчивый паренек. Теперь его тащили с дороги, и дужкаразбитых очков все еще цеплялась за его ухо.

— Я не умер, — медленно проговорил он. Шок окутал его теплойволной, угрожая превратить его ноги в вату.

— Да, но мог бы, — сказал Макфрис.

— Ты спас его, — тоном упрека произнес Олсон. — Зачем ты этосделал? — глаза его были яркими и пустыми, как дверные ручки. — Я бы убил тебя,если б мог. Ненавижу тебя. Ты подохнешь, Макфрис. Бог убьет тебя за то, что тысделал, — его голос тоже был пустым, и Гэррети казалось, что изо рта у него пахнетгнилью. Он зажал рот рукой, чтобы не застонать.

— Иди к черту, — спокойно сказал Макфрис. — Я просто уплатилдолг. Мы ведь в расчете, так? — он пошел прочь и скоро был уже всего-навсегоодним из ярких пятен вдали.

Дыхание Гэррети восстанавливалось медленно, и он еще долгождал, что бок ему прорежет внезапная судорога… Но наконец все прошло. Макфрисспас ему жизнь. «Мы в расчете, так?» Так. Они были в расчете.

— Бог покарает его, — повторял Хэнк Олсон с настойчивостьюидиота. — Бог убьет его, вот увидите.

— Заткнись, или я тебя сам покараю, — сказал Абрахам. Деньстановился все жарче, и разговоры постепенно умолкли. Толпа немного поредела,когда они отошли от радиуса действия телекамер и микрофонов, но люди продолжалистеной стоять вдоль дороги, сливаясь в единое Лицо Толпы. Это лицо улыбалось,кричало, гримасничало, но никогда не менялось. И никогда не отворачивалось —даже когда Уаймэн опорожнял кишечник. Оно ждало. Гэррети хотел поблагодаритьМакфриса, но сомневался, что тому нужна его благодарность. Макфрис шел впереди,уставившись в спину Барковича. Половина десятого. Гэррети расстегнул рубашку,чтобы было не так жарко. Он думал о том, знал ли урод д'Алессио, что емувыпишут пропуск, перед тем, как все случилось. И еще о том, меняет ли знаниеощущение человека, когда это с ним происходит.

Дорога плавно пошла в гору, и толпа исчезла, как только онипересекли железнодорожные пути, четырьмя рядами уходящие на восток и на запад.Когда они поднялись на холм, Гэррети увидел по сторонам город, через которыйони прошли, а впереди — еще одну полосу леса.

Холодный ветерок приятно охладил его вспотевшее тело. Скраммтрижды громко чихнул.

— Я простыл, — мрачно объявил он.

— Это собьет с тебя гонор, — сказал Пирсон.

— Просто придется поднапрячься.

— Ты какой-то железный, — с завистью заметил Пирсон. — Еслибы я сейчас простудился, я бы просто лег и умер.

— Ложись и помирай! — крикнул спереди Баркович. — Освободиместо другим!

— А ты заткнись, убийца, — сказал Макфрис.

— Чего ты за мной тащишься? — огрызнулся Баркович. — Тебечто, места мало?

— Это свободная дорога. Я иду, где хочу.

Баркович от злости плюнул и поспешил вперед. Гэррети открылпакет с едой и начал есть крекеры с сыром. Желудок яростно заурчал, и он едва удержался,чтобы не съесть сразу все. Он выдавил в рот еще тюбик мятной пасты, запил водойи заставил себя остановиться.

Они прошли лесопилку, где рабочие стояли на грудах досок,выделяясь на фоне неба, как индейцы в кино, и махали им. Потом опять началсялес, и на них навалилось молчание. Конечно, это было не настоящее молчание:кто-то говорил, кто-то за спиной Гэррети тихо стонал, кто-то пускал ветры.Зрители все еще стояли вдоль дороги, но толпа исчезла. В кронах распевалиптицы, и ветерок, гуляя среди деревьев, завывал, как привидение. На веткезастыла белка, держа в передних лапках орех; ее глазки-бусинки настороженно ощупывалиидущих. Где-то прогудел самолет.

Гэррети почувствовал, что все, весь мир, забыли о егосуществовании.

Макфрис так и шел за Барковичем. Пирсон с Бейкером говорилио шахматах.

Абрахам шумно ел, вытирая руки о рубашку. Скрамм оторвалклок своей рубашки и сморкался в него. Колли Даркер обсуждал с Уаймэномдостоинства женщин.

А Олсон… Но он боялся даже глядеть на Олсона, который,казалось, только и хотел захватить кого-нибудь в скорую смерть.

Гэррети очень осторожно сбавил скорость, помня про свои трипредупреждения, и скоро оказался рядом со Стеббинсом. Красные штаны тогозапылились, под мышками выступили большие круги пота. Кем бы Стеббинс ни был,он не был и суперменом. Какой-то момент он глядел на Гэррети, потом опятьуткнулся взглядом в дорогу.

— Интересно, почему людей не очень много? — спросил Гэррети.— Зрителей, я имею в виду.

Сперва он подумал, что Стеббинс вообще не ответит, но вконце концов тот поднял голову и сказал:

— Потерпи. Они еще будут сидеть на крышах в три слоя, чтобытолько поглядеть на тебя.

— Но они могли бы сидеть в три слоя и на всей дороге.

— Это опасно.

— Почему?

— А почему ты меня спрашиваешь?

— Потому, что ты знаешь.

— Откуда ты знаешь?

— Слушай, не строй из себя гусеницу из «Алисы в Странечудес».

Почему бы тебе просто не ответить?

— Как долго ты выдержишь постоянные крики со всех сторон? Даот одного запаха всей этой толпы можно сойти с ума. Это все равно, что пройтитриста миль по Таймс-сквер на Новый год.

— Но им же позволяют смотреть, разве не так?

— Я не гусеница, — сказал Стеббинс доверительнымполушепотом. —Я больше похож на Белого Кролика, только вот золотые часы оставилдома, и на чай меня никто не приглашал. Насколько я знаю, во всяком случае.Может, если я выиграю, я это у них и попрошу. Скажу:

“Пригласите меня, пожалуйста, на чай".