Страшные немецкие сказки - Александр Волков

Баба Яга. Картина В.М. Васнецова (1917). Васнецовская Яга эмоциональна и голодна. Когда она успела потерять второй лапоть?

Справедливости ради заметим, что среди так называемых хозяек леса попадаются не столь уродливые существа: болгарская Горска Майка, сербская Шумска Майка, румынская Мума Пэдурий, древнеиндийская Араньяни, дагестанская Суткъатын и др. Но и они зачастую опасны для человека. Шумска Майка в виде молодой обнаженной женщины вступает в половую связь с мужчинами, завлекая их в глубь леса и к водяным мельницам, а на маленьких детей нападает в обличье отвратительной старухи. Мума Пэдурий — это разновидность вылвы, женского ночного духа, который может быть и добрым (белым), и злым (черным). Схожий образ, по мнению Рыбакова, существовал у древних славян, к примеру богиня Макошь, связанная с прядением и с водной стихией (но не с лесом). В случае мора и угрозы для жизни людей Макошь превращалась в злобное божество вроде Морены (от «мор», «морить»), которое впоследствии приняло облик Яги [199].

В общем, и Яга, и красноглазая ведьма могут олицетворять как мертвеца, так и иную потустороннюю сущность. В книге об английских привидениях я подчеркнул чудовищный облик представителей мира духов, в том числе и умерших людей, поэтому для удобства мы будем именовать Ягу, ведьму и подобных им персонажей просто мертвецами.

Но приобщают ли эти дамы к инобытию героя? Одного напутствия перед экскурсом в тридесятое царство недостаточно для такого вывода: похитительница детей и враждебная герою Яга с этим царством не соприкасаются. Правда, есть птицы (гуси-лебеди, белая птичка, уточка, гусак) — древнейшие вестницы иного мира, связующие героев сказок с избушками Яги и ведьмы. Но такое толкование образа птицы — лишь одно из множества, и Пропп его не развивает. Хотя в мифах туземцев присутствует птица, к самой инициации ее не приткнешь. Приобщение к миру мертвых, а значит, и к рангу посвященных осуществляется через манипуляции, происходящие в избушке: накормление и омовение, испытание болью (отрубание пальца), съедение и сжигание.

Еда, которую ведьма дает Гензелю и Гретель, а Яга — мальчику или молодцу, имеет ритуальное значение. Отведав пищи мертвых, герой в состоянии проникнуть в их мир. Молодец туда рвется, поэтому не боится пищи и даже просит ее у Яги. С теми же целями он моется в бане.

Полноте! Оттого ли герой требователен? Ведь он «холодный и голодный» и потому напоминает хозяйке о законе гостеприимства [201]. Таков контраргумент Новикова. От себя добавлю следующее. Если уж ссылаться на древние обычаи, следовало бы помнить: это не мертвые кормят живых, а живые — мертвых. У славян в поминальные дни полагалось ухаживать за гостями из иного мира — кормить их, топить для них баню, а также согревать их (!) с помощью специально разведенных костров. В древнерусских книгах XIV–XVII вв. осуждаются «моления навьям (мертвым) в бане» [202]. Навьи — это само воплощение смерти (лат. nahwe — «смерть», nahweht — «убивать»; чеш. naw, nawa — «смерть, могила», unawiti — «загубить»), чье имя похоже на Nya, отождествляемого с римским Плутоном в списке польских богов Яна Длугоша (1415–1480). Навьям родственны украинские навки (мавки) и болгарские нави — колдуньи, сосущие кровь у беременных женщин и детей и пьющие молоко у скотины. Считалось, что мертвецов желательно ублажить: в баньку сводить, за стол посадить [203]. Православному читателю, полагаю, знакомы пережитки этого обычая.

Неужели опять совершилось обрядовое «переворачивание» и мертвец принялся кормить живого? Отнюдь нет. У отсталых народов бытуют такие же обычаи, например, у калифорнийских индейцев близкие приходят каждый день в течение года в те места, которые часто посещал покойник при жизни, и оставляют там еду [204].

Чтобы обосновать ритуальный характер отрубания пальца, аллюзией на которое служит его ощупывание, Пропп ссылается на Г. Вебстера, обнаружившего этот жестокий обычай у туземцев [205]. Мелетинский идет еще дальше. Он видит обрядовые следы в… отрубании головы, символизирующем временную смерть и новое рождение неофита. Таким испытаниям подвергаются средневековые ирландские герои и Гавейн в романе о Зеленом рыцаре [206]. Интересно, как выкрутился бы Гензель, если бы ведьма захотела пощупать его голову? Разве что в клетке завалялась бы бесхозная черепушка…

«Первобытные» ритуалы ни подтвердить, ни опровергнуть невозможно. Либо вы верите в Пещерного человека а-ля Хлаканьяна, либо нет. Между тем пальцы и головы почитались в древности наделенными магическими свойствами. О мертвых головах мы еще будем говорить, а сейчас о пальцах: «Ведьмы в Германии, вырывая трупы маленьких детей и выкидышей, отрезали у них пальцы и потом в случае надобности жгли их и тем самым усыпляли всех живущих в доме». Чешские и русские воры старались добыть «мертвые» руку или палец. Отрубленные пальцы применялись в лечебных целях, а те же ведьмы не гнушались убивать детей для отрезания у них различных частей тела. На процессе ведьм из Наварры в 1610 г. было сообщено об использовании свечи, сделанной из руки младенца, удушенного до крещения [207]. Так что интерес сказочной ведьмы к пальцу оправдан.

К отрубанию пальца функционально примыкает мотив расчленения. Герой разрезает дочку ведьмы, а туловище самой ведьмы (Яги) могут разрубать на части и «затаптывать в тину» [208]. Следовало бы предположить, что бедному туземцу при инициации рубили что ни попадя, но мы лучше вспомним о традиционной расправе над беспокойными мертвецами: извлечь из могилы труп, расчленить его на части и сжечь.