Связка писем - Валерий Ланин

Тут — в Перми — выходит высокополиграфический (это в самом деле!) журнал «Пермский прессцентр» с разделом «Парк Пермского периода». Кажется, они собираются переименоваться в просто «Пермский период». Странным образом воплощаются мои мечты. В № 4 (кажется) за 99 год есть моя очередная статья о Горлановой-Букуре, можно сказать заказная (Ю. Беликовым).

Тебя, как обычно, ждёт растущая пачка книг.

Как там с философскими и культурологическими проблемами?

С уважением ЮВ 8апр2000г

ЛАНДАУН — КОНСЛАЕВУ

Что с журналом? С журналом всё нормально. Он не выходит. Все материалы в папке, вот она, лежит передо мной.

Что с электронной почтой? С электронной почтой всё отлично. У тех, у кого есть выход в интернет, выходят, общаются. У меня выхода нет. Знакомый компьютерщик, который отсылал тебе моё сообщение, мог что-нибудь перепутать, а я проверить не могу, только спросить у него по телефону. Так что жди простого бумажного письма.

КОНСЛАЕВ — ЛАНДАУНУ

Привет, тебе, привет!

Кажется, я тебе говорил, что роман пишу? Сейчас стр-ц 50-т напечатано /первый беловик/ и стр-ц 200-ти заметок и заготовок. Это автобиография и мемуары. Но для меня было невозможно сделать это напрямую, буквально /тебе это должно быть понятно/, даже если сменить имена, сделать неузнаваемым город и проч. — Натолкнулся я на такую отстраняющую конструкцию: автор воспоминаний /я/ попадает в передрягу, ему пробивают череп, делают трепанацию и, очнувшись через несколько-то там дней, он обнаруживает, что сохранив, кажется, свои знания и способности, он ничего не помнит о своей жизни. Не знает как выглядит его мать, отец, не знает, что у него была жена, есть ребёнок и т. д. Он не знает даже как он выглядит сам и как его зовут. Постепенно выясняется, что он, некоторым образом литератор, и обнаруживаются многочисленные дневники, записные книжки, по которым он и пытается восстановить свою предыдущую жизнь. Ну, разумеется, он снова знакомится со своими друзьями и знакомыми /и родственниками/, которые тоже что-то ему рассказывают о его /прошлой/ жизни. И он пытается восстановить свою жизнь как чужую.

Такая конструкция оказалась крайне удобной, чтобы говорить о всём для меня важном и всё это друг с другом как-то соотнести. Но из неё же почти с неизбежностью возникают следствия, ставящие меня как реального человека в затруднительное /местами/ положение. Использовать такую конструкцию можно только как абсолютно реальную, как документальную истину. Это можно сделать единственным способом: называть себя и всех окружающих настоящими именами, рассказывать о них истинные истории и, вообще, говорить о них то, что думаешь /или, если по роману: что думал о них протогонист в предыдущей жизни/.

Здесь не должны возникнуть какие-то сложности с теми, с кем я сейчас поддерживаю отношения. Даже если что-то и возникнет, то всегда можно утрясти к обоюдному удовлетворению. Сложнее с теми, кто занимал какое-то место в моей жизни и с кем, по каким-то причинам, я давно не поддерживаю отношений. Юзефович, например, или Никулин. С Юзефовичем ты мне вряд ли поможешь, а по Никулину, может быть, и дашь некоторые советы, если не буквальные, то хотя бы такие, чтобы я мог ориентироваться в ситуации и решать что-то с открытыми, так сказать, глазами.

Ты мне пытался рассказывать что-то о Ни-лине, — что я что-то ему написал /что? Это тем более интересно, что я — не писал/ и что он что-то там в связи с этим хотел узнать /что?/. Мог бы ты — по возможности внятно — всё это изложить? И, конечно, меня интересует, как он сейчас вообще ориентирован в действительности и какие реакции от него можно ждать в том или /в особенности/ в другом случае.

Вообще говоря, если бы не эти твои последние о нём /Ни-лине/ упоминания, то я, скорей всего, не стал бы тебя на эту тему беспокоить. В конце концов я к нему несколько раз обращался /в том числе за каким-то мелким вспоможением/, но он не посчитал нужным мне даже ответить. Так что руки у меня были развязаны. Но теперь меня опять начинают одолевать интеллигентские комплексы /хотя я о них и не высокого мнения, но куда денешься! — физиология!/

Надеюсь, что мои дурные планы не приведут тебя в ужас.

Избранная конструкция позволяет мне рассмотреть «внешним образом» и свои опусы. Некоторые из них включаются в ту или иную линию «романа». Что касается «Снов», то их прийлётся рассыпать и использовать в «романе» наравне с другими «источниками» и «свидетельствами». А такие вещи как «Истину», «Из жизни писателей», «Стихот-ие Поливанова», «Шесть листков» /»Посещение»/, может быть, — несколько стихотворений и ещё что-то — присовокупить к «роману» в качестве «Приложений» /на которые будут ссылки в основном тексте/. Возможно, что на то, что я пытаюсь сейчас делать, в некоторых отношениях похожа книга Юнга «Воспоминания. Сновидения. Размышления». Но пока это мои домыслы, книгу эту я всё ещё не прочёл /хотя, полагаю, прийдётся, даже если прийдётся читать её в читалке Горьковки/.

Размеры этого романа века представляются мне достаточно грандиозными, 25–30 печ. /печатных/ листов по крайней мере. Тем не менее, я рассчитываю к лету его закончить. Пока я не вышел на настоящий рабочий ритм, но и сейчас в среднем получается больше 2-х маш. страниц беловых /условно, предварительно/ в день.

Сложности с названием. Пока рабочее название «Расследование», но это пойдёт врядли, а ничего лучше в голову пока не приходит. М.б. у тебя возникнут к.-н. идеи?

Посылаю тебе опусы из «Лабиринта». Одновременно «Вид на вечность» должен был появиться в «Пермском пресс-центре» с рисунками Серёжи Аксёнова, но в последнюю секунду его из номера сняли /из-за необходимости рекламы/ и теперь, боюсь, могут не напечатать, хотя пока просто переставили в следующий номер. Узнают, что «В. на В.» уже вышел в «Лабиринте» и не напечатают. Мне-то это уже почти всё равно /хотя и не совсем/какие ни какие — а какие-то деньги/, а Серёжу жалко, тем более, они его заставили сделать рисунки ещё раз заново. Путаница эта вышла не по моей вине, я мог бы дать в «Лабиринт» и что-то другое, а Серёжа пострадает всё равно как бы из-за меня.

Продолжаю после большой паузы — отправить письмо не мог за отсутствием денег. За это время в одной пермской газетке появились три мои статейки — о Махатме Г. / у нас была прекрасная выставка в салоне «Сударушка», о книге Чарного об общении и о книге Андрейчикова /под псевд. С. Имис/ «Игра и сцена». Написал ему же рекомендацию в Союз Рос. писат.