Солнце мира богов. Том первый - Анна Цой

бабулитос хитра настолько, что подарила мне подсадного утёнка, или настолько задолбила всех своих приближённых, что они метнулись под первое попавшееся крыло, способное ей противостоять. То, что слуги видят больше, чем говорят, было ясно, однако их переход в первый же день наводил на мысли.

Из всего услышанного мной после было сделано несколько выводов:

— Виктор Кери принципиален, холоден и неподкупен во всём. Его традиционалистические взгляды мешают жить каждому, кто так или иначе относится к Солнечной Роще.

— То, что он пришёл ко мне сегодня, стало нонсенсом, а значит Терра уже строит уничтожительные планы во имя моей шкурки. Осталось только их пережить.

— Эрик, в отличие от своего старшего брата Тома, жестокий и преданный матери садист. Насчёт преданности я бы поспорила, но даже при правдивости этого предположения в моей голове уже созрел изобретательный план переманивания мальчика пряником — кнут в его воспитании бесполезен. Уже.

— Андентерра сделает всё, чтобы я не приблизилась к Витичичке. Её насиженное место было тёплым и удобным, поэтому делиться им она была не намерена. Я уже поставила блок на его голове: пару раз она попробует сказать что-то в двойном значении, и ей несдобровать.

Остальное по мелочи. Пара сотен ловушек в женской половине, издевающийся над слугами замок с его вечной сменой коридоров, холодное отношение Виктора к младшему сыну, запрет на вход в тот сад на четвёртом этаже и в целом скучная жизнь Садов. Всё здесь было древним и застоявшимся. На меня же возлагали нескромную надежду на воскрешение — я видела это во взгляде и прослеживала в словах. Мне обещали оберег, сохранность и доступность возможностей.

Я не верила никому, но всё равно возлагала надежды.

* * *

— Не капай ядом, ладно? — решила попросить Боню, попутно создавая над собой щиты, — давно я таким не занималась, — это я про сон, — мне, знаешь ли, такая пакость обычно снится… — я задумчиво вытянула губы, — висталки — самая неизученная раса, ты знала? — поворот головы к гнезду многоножек, — мы не поддаёмся для изучения просто так. Возникновение магии во время пения вообще странная штука, — хмык, — на уровне с редкими предсказаниями и снами о будущем. Ненавижу спать! — я скрестила руки на груди, — я заранее ощущаю, что увижу гадость, проснусь в настроение «говна» и буду натягивать улыбку весь следующий день.

Я насуплено умолкла, разглядывая синие витки магии Виктора, оставленные им на моей двери. Чтобы это могло значить? Осознает опасность от первой жены? Следилок вроде нет, хоть это были потоки откровенно драконьей магии. Коричневые такие и недоступные в управлении для меня. Радоваться стоит, наверное, только потому, что я вижу эту пакость.

— Надеюсь, Варгу так же гадко, как и мне! — возвестила, — пускай не спит и… и с чего мама с тётушкой решили, что это одержимость⁈ — я была возмущена, — одержимость, это когда следишь, думаешь постоянно и… в жопу всех, — пришлось повернуться на бок, чтобы мысли перетекли из правого полушария и «воображения» в частности, на левое с его «целеполаганием», — девять месяцев, — твёрдое, — сотворю из Витисички идеального папульку и пойду убивать этого… мерзавца. Решила!

Кивнула сама себе и хныкающе добавила:

— Не пошло бы оно ещё под хвост, как в прошлый…е разы! — я вновь перевернулась на спину, — ненавижу это. Мои гениальные планы должны сбываться, а не… — да, с самооценкой у меня всё было отлично, кто бы спорил — я же сама с собой это обсуждаю, — всё, спать! Сию…

Импульс в тело, ответ, магический откат, погружение.

'Колыбельная моего детства. Её мне удавалось слышать только от мамы, когда она, приезжая изредка в замок старшего из моих отцов, оставалась на ночь в моей комнате, испаряясь предрассветным сизым туманом нового дня.

У неё всегда были тёплые руки. Не нежные, как у всех леди Танатоса, а морщинистые и с мозолями на тонкокостных пальцах — она часто держала карандаш в руке, испещряя сотней зарисовок пергаментные листы и большую доску в собственной спальне за гобеленом в гардеробной. Её руки оставляли грифельные следы на моём лице, неизменно цепкие и нависающие напоминанием ещё пару дней. Пока старший папа не заметит их, не схватит за шиворот несуразного для моей полной фигуры платья и не искупает под ледяной водой ближайшей бочки для полива его любимого сада.

Однако, даже он не мог стереть той огромной радости, когда она приезжала вновь. А я жаждала этого всем своим детским сердцем, провоцируя его на каждый из совершённых ударов, вымещенных на мне.

Она была рядом только тогда, когда он не мог остановиться от своей лютой ненависти ко мне и бил без остановки.

— Зачем ты скрылась от меня, Элли? — шептала она мне на ухо.

Не она — её образ, спровоцированный моим ведением. Только поэтому я ответила:

— Я очень устала, мама, — шёпот, — я бы хотела, чтобы меня кто-то любил.

Я почувствовала её лёгкую улыбку макушкой. А затем лёгкий поцелуй в волосы, который она завершила тяжелыми словами:

— Я тебя люблю, мой юный птенчик. Ты и сама знаешь, что мужской любви не бывает. Так зачем пытаешься вырвать её из сердца того, кто никогда тебя не любил?

Я промолчала. Знала, что видения Цикл не посылает просто так, а значит, если я останусь ожидать, то моё подсознание пропустит нерешённые проблемы самого себя глубже, оставив мне только образ будущего.

Он и появился. Всё та же колыбельная её голосом, ниспадающая с отчётливых нот в шёпот:

Луна смущённо прячет улыбки,

От солнечной силы она так светла.

Боится остаться в оковах ошибки.

Двадцать девятые сутки — пора.

Исчезла на ночь, потерявшись на небе,

Новолуние стёрло все чрева следы.

Обратившись сияньем попадали цепи,

Посыпались с неба святые плоды.

И скованный звёздною пылью листочек,

Ниспослан был к нашей двери в эту ночь —

Взрастили то семя луны мы в росточек,

А он так же светел, как солнце. Точь-в-точь.

И продолжение в виде одного-единственного четверостишья, которое преследует меня уже несколько лет:

Предательским звоном взорвётся звезда,

Прокравшись в сердца трёх врагов.

Малодушная Элли уснет на века,

Ниспослав миру сотни костров.

— Не пой мне больше, — попросила маму, — не нравится мне это предсказание. Что толку, что моё собственное? Что толку, что оно о незримом будущем, если оно точно сбудется? — я взяла её руку, положила себе на глаза и продолжила бурчать, — малодушная или нет, но ни в какие вражеские сердца я пробираться не стану! Ха! — до меня дошло, — потому и малодушная, да? Знаешь, что⁈ Там ещё пять четверостиший о падении тухлых Хакгардовских харь, а я должна выслушивать