Ребус - Евгения Дербоглав

– Интересное состояние у вашего шефа, Найцес, – заявил он, без приглашения усаживаясь к нему на койку. – Да и вы не отстаёте. Дайте-ка… – он протянул костлявую ладонь к лицу Ралда и притронулся к повязке. Ралд перепугался, что шеф-врач сейчас повязку сдёрнет, однако этого не произошло. – Вот это тьма, вот это действительно потрясающе. Это как раз то, – Дирлис ухмыльнулся, – что вы искали в моей жизни, верно, Найцес?

Ралд против воли вжался в подушку. Когда они трясли Дирлиса, когда тот попал на судебный процесс, он был таким же едким и сухим, но тогда не мог причинить вреда. Сейчас же шеф Больничной дуги без слов намекал, что Ралд с Дитром оказались в его власти, и Ралду стало страшно. Дирлис, кажется, это понял.

– Вы можете не беспокоиться, офицер, – наигранно добродушно проговорил он. – Меня и моих коллег учили ремонту людей, а не их уничтожению. Какими бы эти люди ни были. Даже такими, как вы и Парцес. Даже такими, – он наклонился к Ралду и перешёл на шепот, – как Ребус.

Ралд молчал, чувствуя, как пульсирует боль в его глазнице.

– То обвинение, по которому меня, уважаемого члена медицинского сообщества, спасшего жизни тысяч пациентов, вы с коллегами решили бросить в досудебный застенок, оторвав от работы, – тихо, но внятно шипел Дирлис, – полностью и абсолютно обосновано и верно. Хотите моего признания, Найцес? Хотите услышать?

Ралд замотал головой, но Дирлису было плевать:

– Я, Шорл Дирлис, шеф-врач Больничной дуги, полностью и абсолютно признаю свою вину в том, что я, тогда ещё лишь рядовой хирург, содействовал всемирному массовому и серийному убийце Рофомму Ребусу начиная с года тысяча двадцать шесть, когда вас, сопляков, не было ещё и в мыслях у ваших мамаш. В тот день с ранами различной тяжести в Больничную дугу попали двести человек, и всех, кто умел держать скальпель, послали в отделение неотложной помощи. Я занимался черными опухолями, но в тот день мы с коллегами трудились до утра, спасая жертв Ребуса. Газет мы прочитать не успевали, мы не знали, что Ребуса подстрелили, но он смылся. Узнал это я, когда притащился к себе домой и обнаружил его сидящим у меня в гостиной. «Эр номинно, Дирлис, – сказал мне он, – почини-ка это». И он задрал тальму и рубашку до плеча, показал предплечье, куда его ранило, он перетянул его какой-то тряпкой. Я встал как вкопанный. Я не видел его с института и до сих пор не верил, что наш красавец-однокашник и это чудовище с мало совместимыми с жизнью ожогами – один и тот же человек. Ребус, очевидно, это понял, и ухмыльнулся мне так, что я чуть не обделался, хотя привык к увечьям и уродствам. «Ну что же ты, Дирлис, – сказал он, – это же я, Рофомм, Головной с отделения теории всемирных сил. Лорца всегда говорила, что ты лучший, поэтому я и пришёл к тебе». Я молчал тогда, как вы сейчас, прикидывая в уме, что он сделает, если я ему откажу. Глаза у него были чёрными: не темно-карими, какими они бывают у гралейцев, а чёрными от всемирного напряжения, с которым он превозмогал боль в развороченном предплечье. Я кивнул, достал инструменты, которые были у меня дома, предложил ему дурман, но он отказался, заявив, что не доверит никому себя в бессознательном состоянии и очень надеется, что я его пойму. «Но если ты хотя бы подумаешь сделать своим скальпелем что-нибудь не то, Шорл, ты сам себя вскроешь от пупа до носа, – предупредил он меня, – поэтому будь осторожен». И без единого слова я сделал то, что должен был делать, то, чему меня учили, то, что меня заставили. Всемирное отвращение рвалось из меня в рану этого недочеловека, оно желало сгноить её вместе со всем телом, и я обливался потом, заглушая в себе это непрофессиональное стремление. Он пациент, Шорл, говорил я себе, каким бы он ни был, ты должен помочь и починить, тебя попросили, ты должен. Когда я закончил со швами и наложил повязки, он оделся и, поблагодарив по-гралейски, пошёл к выходу. И тут я решился. Я сказал то, в чём меня потом обвиняли.

Ралд тяжело дышал, ему казалось, что Дирлис забирает у него весь воздух своим длинным костлявым носом. Ребус ни разу не тронул Больничную дугу, как-то раз заметил Парцес и отправил Ралда трясти Дирлиса, который уже тогда был шеф-врачом. Дирлис и Ребус учились в одни годы, Дирлис был Головным своего отделения наряду с Крустой, которую тогда звали Лорцей. Дирлис не общался с маньяком, он не защищал от него своих однокурсников, когда Ребус им вредил. Дитр говорил, что Дирлис наверняка трус, Ралд же Дирлиса прекрасно понимал – он бы тоже не стал идти наперекор опасному душевному уроду. У Ребуса обнаруживались союзники в самых неожиданных местах, и Дирлис тоже попал под подозрение.

Почему он за все годы террора не тронул столичную больницу? Ведь сжёг же он Гражданский Госпиталь в Гоге, говорил Дитр на процессе против Шорла Дирлиса. «А вы сами у него спросите, господин Обвинитель, – ответил Дирлис. – Мне никогда не хотелось с ним общаться, и сейчас ничего не изменилось». Но ведь вы же общались в студенческие годы, возражал Обвинитель. «Нет, я с ним не общался, и после института я его не видел», – заявил Дирлис. Доказательств сотрудничества не нашли, а Ребус, которого могли подстрелить, придавить, порезать при попытке задержания, всякий раз куда-то исчезал и зализывал увечья непонятно где. «Может, горелая тварь самовосстанавливается за один день? – предположил Ралд, но Дитр от него отмахнулся, не веря, что Ребус станет сам вытаскивать из себя пули. – Гралейцы – они же как барсуки, на них за ночь всё заживает». Чушь это, отвечал Дитр, кто-то его чинит из раза в раз, и готов нос заложить, что это Дирлис. И сейчас Дирлис, скрючившись над одноглазым, больным Ралдом, сознавался во всём. Человек, который мог одним движением скальпеля прервать ужас целой страны, из раза в раз чинил Рофомма Ребуса.

– Не трогай Больничную дугу, Рофомм, сказал я ему. Не трогай мою работу, не рушь мой цех. Я не хочу чинить их зазря, это будет всемирно пустая трата моих сил. И я понял, что сказал правильно, но теперь я на крючке у зла. Он кивнул и сказал, что пока что не будет. И действительно – несколько лет подряд, пока мы снова не встретились, он не трогал больницу. И когда он снова заявился ко мне, я без вопросов занялся его очередной раной. Я ничего не сказал о Больничной дуге, понимая, что пока я делаю всё, что он требует, и он будет исполнять своё обещание. Он приходил ко мне всякий раз, когда его ранили в столице. Не знаю уж, как он справлялся с ранами в Гоге или Акке, видимо, терпел. Своё тело он доверял только мне. Один раз он пришёл весь в лихорадке от загноившейся раны. Я понял, что он терпел весь путь из Гога, чтобы попасть в столицу ко мне. Тогда он был очень слаб, и я подумал, что смог бы его зарезать, всемирно изловчившись. Но я этого не сделал, Найцес. Я не мог этого сделать. Меня другому учили. Для того, чтобы уничтожать маньяков, есть вы и Парцес. А я лишь делал своё дело. И я просто боялся. Найцес, – просвистел он, и его пенсне начало сползать со вспотевшего от волнения носа старого врача, – вы получили моё признание. Что вы теперь со мной сделаете? – он сдавил локоть Ралда своей сильной тощей кистью. – Возобновите дело против меня?

– Нет, – затряс головой Ралд, – никогда. Нет!

– Если Равилу признают виновной, то и я публично признаюсь. Признаюсь в том, что спас Больничную дугу, пожертвовав лишь своей совестью. Пусть и меня терзает Обвинительная бригада за то, в чем не виноваты ни я, ни Равила. Это всё Ребус, Найцес. Он нас всех уничтожил.