Праздничная гора - Алиса Ганиева

Махмуд Тагирович почесал желтую бородавку на правой щеке, оторвался от тетрадки, покачал головой и выглянул на балкон. С улицы слышались какие-то крики, гудела сирена. Опять что-то происходило. Махмуд Тагирович вздохнул, вернулся в комнату и захлопнул пластиковую дверь, чтобы ничего не слышать. Стало тихо и хорошо.

Жена Махмуда Тагировича работала в государственном учреждении. Работала она так. Утром с коллегами собирались на службу к десяти. Общались, красились, приводили себя в порядок. В одиннадцать обязательно пили чай. Каждая из работниц приносила конфеты, выпечку. Угощали мужчин.

В двенадцать расходились к своим столам. Молодые сидели в Интернете, старшие сплетничали. В час начинали готовиться к обеду. Появлялись термосы с бульонами, завернутые в целлофан куски холодного сушеного мяса, пироги, свежие овощи. Запирали кабинет изнутри и обстоятельно накрывали на стол. Обедали не спеша, всем отделом, обсуждая последние новости. Потом собирали посуду, убирались. Иногда к вечеру запускали посетителей, а чаще болтали между собой.

Часов в пять снова организовывалось чаепитие, после чего медленно расходились.

В тот день Фарида пришла позже обычного, уже после обеда. В отделе было шумно, никто не сидел на месте, все волновались. Роза, которая всегда в этот час устраивалась у окна, доставала флакон с ацетоном и принималась обновлять лак на ногтях, стояла растрепанная посреди кабинета и кричала:

– Давайте еще раз ему домой позвоним, давайте!

Оказывается, никто из начальства не явился на работу. Ни главный, ни зам главного. Более того, по слухам, остановилась работа не только всех госведомств, но и правительства. После вчерашней свадьбы Ханмагомедовых пропала вся «верхушка».

Роза кричала, что всех расстреляли «проклятые бородатые». Файзулла Гаджиевич, худой и сиплоголосый, доказывал, что все это бредни, и безостановочно приговаривал:

– Скорей всего, собрались на срочное совещание.

Зарема Эльмуразовна прижимала кулаки к ходящей ходуном полной груди и восклицала:

– А мне дочка сказала, всех посадили на моторный катер и на Тюлений остров отвезли.

– Зачем? – возмущался Файзулла Гаджиевич.

– А чтобы они там от голода сдохли!

В двери показался озабоченный юноша с коровьими глазами:

– Не появлялся еще дядя Алихан?

– Откуда, Шамиль?! – запричитала Зарема Эльмуразовна.

– Может, и придет. Так не бывает же, чтобы всех шайтан скушал, – забормотал Файзулла Гаджиевич.

Пораженная Фарида уселась на стул:

– Что, домой идти?

– Нет, давайте чаю выпьем, – предложила Роза.

Шамиль отказался от чая и вышел из учреждения. Последние два дня он провел в каком-то странном ослеплении. Бегал из дома в дом, от одних родственников к другим, таскал чей-то скарб, трясся в душных маршрутках, названивал в какие-то инстанции и даже сгонял в аэропорт, глухой, с забитыми крест-накрест окнами и амбарным замком на дверях. Оказалось, что кассы закрыты, а самолеты все улетели в Москву и вряд ли вернутся.

Мать его впала в оцепенение и подолгу молчала. Потом призналась, что директору ее школы шлют какие-то угрозы и выпускные экзамены прерваны. Стала собираться в село.

Интернет уже несколько дней не работал, и почти всю ночь Шамиль бдел перед телеэкраном, бессмысленно переключая с одного телеканала на другой. Как ни странно, из новостных передач ничего нельзя было уразуметь. Какие-то программы отмалчивались, где-то мелькала сухая фраза «Операция отторжения», и наконец он наткнулся на репортажи со ставропольской границы. Показывали вышки, вооруженных солдат, колючую проволоку, неразборчиво кричащих женщин и ничего более.

В который раз Шамиль нажал на первую кнопку и наткнулся на хитрое, щедро накрашенное личико с пегими прядями, рассыпанными по щекам. Певица Сабина Гаджиева отчаянно вихляла шеей, как будто желая оторвать себе голову, а микрофон так и просился в ее широко раскрытый, обведенный бордовой помадой рот. Шамиль выругался, выглянул из комнаты и пошел на ощупь в сторону лоджии. В темноте его окликнула мать. Она стояла на пороге своей спальни совсем одетая. Впрочем, различить без света было трудно.

– Что там с Мадиной? – спросила она.

– Надо слово забрать, – отмахнулся Шамиль отрывисто и без разъяснений.

Мать не стала ничего выспрашивать, а только провела ладонью по его волосам. Шамиль отстранился и вернулся в комнату, ничему не удивляясь. Он взял пульт и снова принялся переключать каналы, натыкаясь то на циничный мультфильм для взрослых, то на занудный боевик, то на тупую женскую трескотню. В конце концов он выключил телеящик, смежил веки и опрокинулся на незастеленный бывший отцовский диван.

Сон наваливался на него не сразу, а как будто кусками. Сначала послышались отрывистые шумы и звуки, потом появилось дергающееся изображение, словно объектив очутился в руках пьяного человека. Шамиль был у себя в селе, в Эбехе. На непросохшей от дождя дороге собралось много народа, все родственники. Что-то кричали, смеялись, тыкали в него пальцами.

Потом показалась мать Мадины в нарядном платке с бахромой, красивая еще женщина. Протиснулась сквозь толпу, взяла Шамиля за руку и повела за собой. Толпа последовала за ними, жадно посвистывая, приподнимаясь на цыпочки и отпуская шуточки по поводу шамилевских сапог. Шамиль посмотрел на ноги и увидел, что обут в какие-то нелепые белые сапоги с металлическими пряжками.

Так они миновали несколько домов и пошли, поскальзываясь, по непроходимой грязи, куда-то к бывшему клубу, а оттуда, перескакивая с камня на камень, к обвалившимся старым домам, поросшим бурьяном. Белые сапоги Шамиля стали черны от грязи. Мать Мадины крепче сжала его ладонь и, пригнувшись, завела его в темную арку, красиво обложенную выточенными камнями. Под ногами зачавкал жидкий коровий навоз, где-то справа мыкнул и сразу замолк бычок.

Толпа несколько сникла и теперь подшучивала уже шепотом, как бы предчувствуя важность минуты. «Как они все сюда влезут?» – думал Шамиль, осторожно, след в след шагая за несбывшейся тещей. Наконец из какой-то щели забил дневной свет, и вскоре, выбравшись из темного хода, они оказались на другой стороне заброшенного дома. Дом выходил на край ужасающей пропасти, на дне которой блестела перламутровая нить ручейка.

Мать Мадины повернула к нему смеющееся, еще не старое лицо и легонько хлопнула по плечу. Из узкой арки вываливался народ, постепенно заполняя крохотный клочок земли над пропастью. «Мы не в Эбехе, – растерянно думал Шамиль, – там поблизости от жилья нет никакой пропасти». Люди, толпившиеся теперь у заросшего травою дома, били в обтянутые телячьей кожей бубны и смеялись. Старый Мухук аккуратно отплясывал перед целым поездом хохочущих партнерш. «Пати, выше руку, ты что, как больная цапля, а ты, Зухра, семенишь, как курица», – подсмеивался он над танцорками.

Шамиль стоял, упершись носком сапога в торчащий из земли камень, боясь потерять равновесие и ненароком полететь в обрыв. Но тут его стали пихать, щипать, ерошить ему волосы, кружить его вокруг оси. И только он собрался оттолкнуть обезумевшую гурьбу и отступить назад, к арке, как мать Мадины легко стянула с себя нарядный платок и с радостным гиком бросилась вниз со скалы. А за ней задорно ринулись остальные, на ходу торопя Шамиля и колотя в бубны. Послышались счастливые женские визги и мужские смешки.