Кровь пьют руками - Андрей Валентинов

«Те» не боялись. Видать, бог им попался правильный.

— Эра Игнатьевна! Можно мне… Только взглянуть!

Сраженный моими загибами дуб стал непривычно вежливым, но потачки я ему не давала и даже не стала отвечать. Тоже мне, Аника-воин! Еще и без каски!

Каску, как выяснилось, этот охломон потерял, когда вылезал из машины. Искать поленился-а потом стало не до каски.

Внезапно стрельба стихла. Мы переглянулись. Кончились патроны? Или «бог» одумался?

— Гляди! — Ручища дуба указала куда-то в темноту. Я всмотрелась. Вначале я увидела белое пятно. Пятно колыхалось, двигалось. Потом стал заметен черный силуэт.

— Бажанов! — уверенно заявил дуб. — С белым флагом! Как в кино, блин!

Возражать я не стала. Как в кино. А смелый у нас заместитель мэра!

— Внимание! — загремел усиленный динамиком голос. — Предлагаю сдать оружие и выходить по одному! Повторяю…

— Бажанов! Какого хрена! Это охраняемый объект!

Второй голос отвечал тоже по «матюгальнику», но я узнала говорившего без труда. Жил на свете таракан, таракан от детства… Вот, значит, на какую «спецоперацию» направился полковник Жилин!

— Жилин? Ты? — в голосе заместителя мэра слышалось удивление. — Ты что, спятил? Немедленно кончай дурить!

Темнота замолчала, но затем послышалось уверенное:

— У меня приказ! Мэр подписал. Не веришь, позвони, спроси!

Негромкий мат Бажанова был разнесен динамиком на всю округу.

— А у меня ордер! От прокуратуры! Показать? Со мной два следователя! Ты что, под суд захотел?

Снова молчание: долгое, тягучее.

— Хорошо! Пусть твоя «прокра» сюда подойдет! С ордером! Ну, начальнички наши намудрили, мать их!

Мы с дубом вновь переглянулись. Я расстегнула пальто и полезла в нагрудный карман кителя. Не хватало еще ордер потерять! Все в порядке, на месте!

— Гизело! — Бажанов был уже рядом. — Гони сюда ордер! Кажется, спеклись!

— Он хочет видеть представителя прокуратуры, — возразила я. — Вы прекрасно знаете закон.

Под пули лезть не хотелось, но показывать ордера — это моя работа.

— Не пущу! — Бажанов не удержался, сплюнул. — Лучше подожду, пока за твоим Ревенко съездят. Ишь, умники, бабу в бой посылают!

— А на хрена Ревенко? — Дуб расправил плечи, подмигнул мне. — Господин Бажанов! Следователь Изюмский в вашем распоряжении, блин!

Заместитель мэра задумался, окинул дуб-дубыча оценивающим взглядом:

— Хорошо! Гизело, отдайте ему ордер!

— Я же тебе говорил, подруга! — Дуб вновь подмигнул и не без сожаления передал Бажанову автомат. — Ща покажем!..

Черный силуэт удалялся медленно, словно нехотя. Я затаила дыхание. Не идиоты же там, в конце концов! И Жилин-таракан — не самоубийца. Хитер, двух маток сосет — но не камикадзе. Первач-псы — Первач-псами, а в церкви, что при военном университете имени Сагайдачного, уже наверняка молебен служат. Есть такая молитва — «за-ради кровь на поле брани проливших»…

Черный силуэт на миг остановился. Кажется, дуб оглянулся.

Я вышла из-за нелепой тумбы, помахала рукой…

Выстрел.

Черный силуэт замер, постоял…

Рухнул.

«Сразу с колоколенки, весело чирикая…»

— Изюмский! Изюмский!

Я бросилась вперед, поскользнулась, упала лицом в мокрый снег, вскочила — чужие руки схватили за плечи, толкнули вниз.

— Изюмский! Володя!

Я уже не кричала — шептала. Может, он только ранен? Может…

«…В грудь слетели пташечки — бросили назад…»

Володю занесли в вестибюль старого — «голицынского» — дома. Прибежал врач с круглыми от ужаса глазами, зачем-то достал шприц, бросил, стал щупать пульс.

Пульс?

«Пташечки» не промахнулись. То есть всего одна «пташечка». И не в грудь слетела, чтобы расплющиться о бронежилет. Пуля вошла в переносицу — прямо между глаз.

Володя — мертвый, нелепый в своем оранжевом бронежилете, который забыли с него снять, — лежал на полу. Я была рядом — двое «сагайдачников» стояли у дверей, выполняя приказ озверевшего Бажанова: не выпускать «эту дуру» наружу. И некому уже надеть на них всех наручники…

Больше в вестибюле никого не было. Врач убежал, подошла непонятно откуда взявшаяся старушка в белом халате, вздохнула, накрыла тело простыней с большим синим штампом.

А снаружи доносился неумолчный вой — словно безумцы пели жуткий нечеловеческий реквием. И это было страшнее всего — даже мертвых открытых глаз, которые сердобольная старушка в белом так и не смогла закрыть. Убитый не смежит веки, пока не наказан убийца. Старое поверье…

Кроме воя, никаких других звуков слышно не было. Минуты тянулись, но не было сил взглянуть на часы. Наверное, прошел час. Или больше? Что они там делают? Может, послали за подкреплением?

Бажанов появился внезапно. Я только успела спрятать грязный от расплывшейся туши платок.

— Гизело? Ты как?

— Надо отвечать? — вздохнула я. Он подошел к телу, покачал головой.

— Каску надевать надо было! И чего я теперь Никанору скажу?

Он помолчал, дернул плечом, резко повернулся.

— Значит, так, Гизело! Я звонил мэру, он приказ отдал. Рвем тут все к едрене фене! Я как чувствовал — распорядился вакуумный фугас захватить. Знаешь, что это?

Я кивнула. Такие штуки больше года изготовляли на заводе имени Малышева. В свое время я сообщала об этом Девятому. Тот вначале даже не поверил.

— Пойду скажу, чтобы больных в подвал перевели. А ты тоже не стой — спрячься!

— Погодите! — встрепенулась я. — В погребе могут быть заложники! Мы ведь…

— Отставить! — Бажанов вздохнул, скривился. — Хрен там, заложники! Ты разве не поняла — там зверье! Психи! Хуже этих! Все, пошел!

Я что-то крикнула вслед, но он даже не стал оборачиваться. Конечно, он прав — бабам на войне делать нечего.

На горе, на горочке, стоит колоколенка,

А с нее по полюшку лупит пулемет,

И лежит на полюшке, сапогами к солнышку…

В ушах звенело, под ногами скрипело битое стекло — взрыв вырвал окна, разнеся осколки по всей округе. Белый свет фар освещал груду камней, в которой возились парни в камуфляже. Ни серой арки, ни стальной двери -только камни и горькая пыль…

Из-под камней выносили первые трупы — в знакомой архаровской форме. Белесый свет упал на рыжие усы — больше ничегоналице не уцелело. Добегался, таракан! Были и другие — в кожаных пальто и крепких ботинках. «Братва»-"ганфайтеры"?!