Свинобург - Дмитрий Бортников

Мы шагаем обратно. За всю дорогу он не сказал ни слова. В животе горячо... «Обоссался», — думаю я равнодушно.

Уже начало темнеть. Я потерял землю, а небо еще не появилось. Только огонек его сигареты освещал край лица и седую щетину. Сколько времени прошло?! Я и моргнуть не успел! У него выросла огромная борода?.. Или я ни хрена не вижу...

Я подумал: «Зима». Подумал это слово «Зи-ма»... Так, наверное, старики думают. А когда мы наконец подошли к сараям, уже на окраину города, он сказал, чтобы я шел. Шел один. А он постоит еще покурит.

--- Иди-иди --- Ты болен ---

Мы не попрощались. Мы не пожали друг другу руки. «Ну и кури!» — подумал я.

Ни мыслей, ни чувств...

Да, да, я простудился. Это так хорошо — быть больным! Так свободно!

Я не могу шмыгнуть носом. Это выше моих сил.

Моя легенда... Я ее все равно расскажу... Не сейчас... Сейчас я бо-о-олен...

Смерть — это только временное облегчение. Потом надо все больше и больше.

Я волочился, как шнурки отца! Они всегда развязывались, когда он был «под газом»! ...Спать. Спать. Стоило взять на вооружение это «я болен!». Это так просто. Как письмо в ящик бросить. «Я болен, люди...»

Стать кожурой... Отходами... Вот этим ковриком на дороге... Что? Это не коврик! Это кошка, сбитая машиной... Стать кошкой, которую сбили и ехали, ехали, ехали... Стать просто горелой спичкой. В ручье. Фантиком. Ни в чем не участвовать... Ни в чем... Теперь у меня есть запасной выход: «Я болен ».

Отлично. Быть забытым — это прекрасно. А забытым по собственному желанию — предел мечтаний... Ура... Мой рекорд «два дня без мыслей о смерти» будет побит... Это стоит взять за правило. «Мама! Я болен», «Папа! Я болен», «Люди! Я болен»... Так бормоча, я добрел до подъезда.

Отец приговаривал, что я как индюк беременный... Не могу, дескать, расстегнуть ширинку. А какая у индюков ширинка... Вот в тот раз я и свалился. Сдался со всеми потрохами.

-------------------------

-------------------------

Это было второе письмо в моей жизни.

Первое я написал отцовской сестре. Она была «москвичка». Отец меня заставил.

--- Напиши --- Поздравь тетку с днем рожденья! --- Она же тебе присылает апельсины! Ты же любишь апельсины?! --- Вот и напиши --- Ну пару слов, что все нормально ---

Он-то сам не мог. «Все нормально...» Да чтоб это написать, ему надо было год тренировать мускулы правой руки! Он честно садился и сидел над листочком в клетку. Сидел, сидел, а потом шел курить на кухню. А там чай... А там я...

--- А, здорово --- Ну как она? --- Что читаешь --- А как математика? --- Только себе не ври!!! ---

И пошло-поехало. Вот вам и «все нормально».

Ему было наплевать на апельсины. А прислать то, что он хотел, она не могла! Разве можно прислать жизнь, которую ты так и не прожил?! Уж лучше все забыть! Он старался. А я, придурок, не понимал тогда! А он уже присматривал мне местечко-надежду в своем сердце! Это всегда звучит одинаково. «Ты должен сделать то, что я не сделал!»

Ну ладно. Я сел и в три прихлопа написал это письмо на тему «Все хорошо, прекрасная маркиза! И хо-оро-оши у-у на-ас дела! Сарай сгорел, кобыла сдохла! Все ха-арашо-о, все ха-арашо!!!».

Отец потом смеялся. Он был готов сам поверить в то, что «Все хорошо! Все-е ха-арашо!».

Не ошибусь, если скажу, что он тогда был с дружками. Когда я писал это письмецо. Он всегда был с дружками. В ту метельную ночь, когда я родился, они его принесли и положили под окнами палаты. И отошли от греха подальше!

Отец лежал свернувшись. Натянув на голову шарф. Ему было уже не холодно. Он достиг земли обетованной! Он стремился к своему сыну! К своей крови! Он плыл на руках дружков через весь городок, через всю метель, пересекая перекрестки, падая в сугробы, через всю свою молодость он плыл... «У меня сын! Сын! Моя кро-о-овь!» Они его несли, а он выскальзывал, выпадал из своего огромного пальто.

А мать стояла и смотрела, как он сворачивается под окнами, как зародыш. Как опоздавший зародыш, он сворачивался на снегу... Он лежал в своем снежном сне... Как зерно, не вошедшее в землю... Он был так тих в ту ночь... Так откровенен... «Уберите», — сказала мать в форточку. Она больше ничего не сказала в ту ночь.

А теперь это письмо для Витьки...

Высунув язык, я выводил буквы. Этот мой высунутый язык! Меня никак не могли отучить. Никак!

--- Почему он высовывает язык?! — удивлялась мать.

--- Я никогда не высовывал язык, — оправдывается отец и переходит в наступление. — Да ты посмотри! Посмотри! --- Как он им вращает! --- И ведь слышит, о чем говорим, а все равно вращает! --- Как змею проглотил! --- Фу, черт! --- Смотреть противно! --- «Эй, ты! — орал он в конце концов. — Хватит! Перестань! А то!..»

А что «то»? А просто... «В интернат сдадим...» Все просто.

« Там тебя научат держать язык за зубами!» Мать махнула рукой. Она с кем-то советовалась.

Ей сказали, что это не самое страшное. Что «у вашего сына это от сосредоточенности». Я сам обалдел, когда узнал, почему язык высовываю.

Отец просто упал от хохота!

--- От сосредоточенности? --- Я не глухой? --- От со-сре-дото-чен-но-сти?! --- Ха-ха- ха! --- И дырку в носу он проковыряет от сосредоточенности! --- И ссыт мимо унитаза от этой сосредоточенности! --- А онанизмом занимается от сосредоточенности?! Да?! --- Как ебанутый! --- Без устали! --- Вот это со-сре-до-то-чен-ность! ---

Но в этот раз он насвистывал. А когда он свистит, я могу делать все, что хочу! Он под гипнозом! Это его медитация! Транс! Хоть нассы на стол, он ничего не скажет! В такие моменты... Во время свиста он был, мне кажется, счастлив... Как мальчишка! Бездумный мальчишка, который валяется на берегу, забыв про уроки и удочки!

В такие моменты он никого не видел! Ни меня, ни мать, ни себя! Он просто разгуливал по комнате, полной солнца, и насвистывал! Его огромные трусы говорили: «Он счастлив!» Волосы на груди, родинки, шрам под левым соском, шрам на голове, ногти на ногах — все говорило: «Я счастлив!» Это был целый хор, и все пело о том, как он счастлив! Я бы хотел, чтобы он всю жизнь свистел! Может быть, он и правда стал бы другим от свиста...

Мать молча уходила на кухню. Подальше от счастья.

Ну а по мне, так пусть бы всегда свистел. Мне-то он все-таки язык не отрубил...

Почерк. Это нельзя было назвать почерком. Но я старался. Честно старался. «Если хочешь, чтобы тебя поняли, надо стараться», — приговаривал отец, стоя надо мной, когда я писал очередное «Все хорошо, прекрасная маркиза!».

Но на этот раз дело было не в почерке. Мы с Витькой оба писали как курицы лапой! А курица курицу всегда поймет.

Нужно было найти слова! Я их искал, кряхтя, почесываясь, шмыгая носом! Я корчил рожи, пукал, мычал, шел к холодильнику, заглядывал, нюхал, трогал, морщился, урчал и шел обратно... Заглядывал во все углы, высовывал нос в форточку, брел в уборную, подтирался, чтоб не зудело, ковырял в носу... Я ничего не видел и не слышал. Спотыкался об углы, задевал за дверные ручки, приседал от боли...