Екклесиаст - Александр Холин

Я для верности встряхнул головой. Вот те раз, мужику придётся выбирать меж двумя бабами, то есть богинями, среди которых одна ещё живая и не умеющая царствовать, но уже завладевшая моим сердцем в другом измерении; другая уже деревянная, владеющая всеми секретами человечьего стада, умеющая приносить жертвы и самой становиться жертвенным счастьем для выбравшего её!

Собственно, я сам давно выбор уже сделал, только не убьёт ли мою Ксюшу свирепая деревяшка по-настоящему? Интересно, сможет ли деревянная богиня Кали стать хоть кому-нибудь любимой любящей и нежной женой? Или всех живых мужиков ожидает создание оригинальной «шведской семейки», где деревянная царица создаст свой полиандрический[38] гарем? Возможно, от этой богини расползлись по-миру образцы вагинь и резиновых баб по секс-шопам.

Откуда-то сверху раздался шелест крыльев. Ничего себе, свадебные ангелы слетаются! Но из ожидаемых ангелов был только один, и тот спускался не на крыльях, а на пронизавших пространство цветных светящихся кольцах, создающих этакий прозрачный колодезный сруб.

Человек, ели это был человек, внутри закольцованного пространства продолжал левитировать над землёй и не шевелился. Вероятно, небожителю грех ходить по грешной земле, это не для них и ниже правил поднебесной жизни. Но внешне зависший в воздухе ангел выглядел совсем по-земному. Он был закутан в тогу римского сенатора, даже с положенным коричневым кантом по краю светской одежды. Собственно, на небе тоже может существовать какой ни на есть сенат, и ангелу пришлось срочно прибыть на место происшествия, чтобы сообщить ангельский вердикт, который он исторг из своих божественных уст:

«Если кто-нибудь из вас наденет корону на голову, божественный разум покинет его; он больше не увидит меня. Если кто-нибудь из вас заключит эту женщину в свои объятья, то грядущее счастье убьёт её. Но если любой из вас откажется от обладания богиней или земной женщиной, то они останутся счастливыми и свободными на земле. И невидимый дух будет управлять этими женщинами. Человек должен сделать свой выбор».[39]

Корона выглядела аппетитно, переливаясь мильонами драгоценных рубинов, яхонтов, смарагдов и сапфиров. Что говорить, зрелище было необычайное, и лукавый червячок свербит мозг у обоих мужчин тем, что корона действительно заработана – ведь мы оба испили от чаши! Нам можно даже хотя бы примерить венец для начала одному, потом другому. Но моё искушение испортил вмешавшийся не ко времени индус.

– Возьми корону, сагиб, – канючил он. – Ты должен! Ты таким будешь красивым королём! Мы давно уже ждём короля.

Вот это номер! Ежели надеть корону, то автоматически превратишься в индусского короля! Значит, назад пути нет: «оставайся, мальчик, с нами. Будешь нашим королём…». А им нужен далеко не один король, им нужны несколько для полиандрического гарема! Что ж, оставаться здесь и протирать штаны на троне вместе вот с этой статуей, ожидая к тому же очередных свадебных гульбищ и очередных конкурентов на занимание вакантного места? Пусть ангел грозит мне какими-то там расправами, но этот путь не для меня!

Тут сумбурные мысли, винегретом роящиеся в моей бедной пустой голове, испарились неведомо куда, стоило только взглянуть внимательно в неживое лицо невесты, то есть, кандидатки в жёны. На нём красовалась великолепная деревянная маска. Такие обычно одевают шаманы во время ламаистских мистерий, когда поклоняются одному только Ариману.[40]

Я тут же перевёл взгляд на женщину, оставшейся лежать посреди треугольного жертвенника. У той ничего похожего на ритуальную маску пока не было видно. Но маска на лице богини Кали ожила, то есть ожили змеи, сначала казавшиеся деревянными и окружающими маску виде причёски а-ля-Горгона. Змеи принялись извиваться вокруг головы неповоротливой женщины, пытаясь шипеньем внушить страх и ужас всем новым женихам, то есть мне и стоявшему рядом индусу.

Из пастей у них заструился яд, каплями падая на мозаику пола, разрисованного живописными рисунками Тетраскеле.[41] Капли тут же превращались в маленькие маски, очень похожие на настоящую, надетую на лицо Кали. Индус, мой охранник, тут же кинулся подбирать копии маски.

– Что ты делаешь? – решил поинтересоваться я, ибо мне почему-то показалось усердие индуса вовсе неуместным.

– А как же! – захлёбываясь от возбуждения ответил тот. – Скоро сорок сороков торговых караванов разъедутся от нас по разным странам. Надо же всем странам по маске послать, а то люди отучатся от послушания и покорности богине Жизни, Смерти и Любви.

– Слушай, ты, индус, нас русских твои Кали, Вишны, Кришны и прочая дребедень не очень-то интересует, – взъерепенился я. – Мне ни в коем случае не надо соглашаться ни на какие женитьбы. А то развели тут дом свиданий!

Индус в этот раз ничего не ответил, но его прищуренный взгляд опять не предвещал ничего хорошего.

– Уж ежели на то пошло, то на жертвеннике вторая претендентка в жёны имеется, или демократия у вас не в чести? – поддел я индуса.

Тот бросил быстрый взгляд на вторую претендентку и на миг стушевался. А Ксюша так вошла в роль спящей красавицы, что не желала просыпаться. Может, оно и к лучшему. Во всяком случае, никогда не поймёт, что чуть в королевы не загремела.

Нет уж, деревянная хозяйка в этом царстве не очень-то симпатичная, даже с монгольским выражением глаз. Обойдётся без гаремных королей и королев на побегушках. Тут только Кали поняла, что подчистую разоблачена. Сразу же пространство в храме сжалось, опять покрылось густыми вспышками фейерверков, но никакой физической боли я не чувствовал. Во всяком случае, пока.

Просто отовсюду навалилась пульсирующая темнота, пронзённая во всех направлениях монотонным стуком колёс по рельсовой стали. Нет, это был не благодатный колокольный набат, звуки которого могут вылечить душу страждущего. Это было то самое щемящее и лязгающее бесконечное железо, звук которого выворачивал наизнанку всю человеческую сущность, вызывал вечную зубную боль, путал мысли, давил и перемалывал оставшиеся крохи сознания в мелкую придорожную пыль. Сильнее этой издёвки было разве что скрип железа по стеклу. Но опять же – железа!

Я чувствовал себя, словно птица, выпущенная в свободный полёт, только в каком-то безвоздушном пространстве. Как ни махай крыльями, а темнота не исчезает и не ощущается ничего вокруг, нет даже лёгкого движения воздуха или дыхания ветра. Здесь нельзя было угадать, куда ночной поезд несётся, откуда, в каких веках и измерениях делает остановки – неизвестно. Моё физическое тело ещё никуда не исчезло, не испарилось, а пульсация темноты – это пока единственное проявление жизни в мёртвой зоне мёртвого пространства. Любопытно, что вместе с исчезновением чувства пространства исчезло и чувство времени. На возвращение потоков времени оставалась единственная надежда – моё физическое тело пока никуда не исчезло! Вот тут самое время подумать: что же в человеческом мире первично, что оставляет не умирающую надежду – физическое материальное тело или же идеологическое сознание?