Корень мандрагоры - Евгений Немец

«О Боже! Что вы сделали с моим мальчиком?! Будьте уверены, господа, я добьюсь правосудия! Виновные будут горько сожалеть о содеянном и всячески корить себя за такую непростительную глупость!..»

А следом войдет отец, скривившись от крика матери, остановит на мне взгляд, возьмет мать за руку, давая понять, что фабулу можно на этом закончить, подойдет к моей кровати, спросит строго:

«Ну что, молодой человек, опять собственным лицом империалистическое вероломство останавливал?»

Выдержит паузу и улыбнется…

Короче, я понял, что соскучился по родителям и был бы очень рад их увидеть.

— Точно, товарищ капитан. Вызывайте родителей. Соскучился по ним уже…

Понимая, что этот способ давления проваливается, капитан пустил в ход последний аргумент:

— Ты понимаешь, что те, кто тебя избивал, могут сами подать заявление? Ты ведь первый начал драку.

«Если, конечно, оклемаются, да?»

— А что они будут делать с девяноста шестью свидетелями, которые поклянутся, что все было не так?

Мой вопрос, точно стрела Робин Гуда, попала в самую суть. Кому, как не капитану прокураторы, знать: мораль — набор правил, установленных сильнейшими. А сейчас сила была на стороне пацанов нашей роты, в данный момент мы диктовали условия. Но диктовать — это не переделывать. Волк стал ягненком, а ягненок тираннозавром, изменился баланс сил, но не их взаимоотношение. Переоценки ценностей не произошло, а значит, посягательств на мировые устои не было. Нас не за что было наказывать. Дело можно было закрывать.

На том все и закончилось. То есть закончилась история нашего местечкового бунта, но совсем не история вываривания человечности из бойцов-огурцов.

В армии увлечение спортом всячески приветствуется. Занять свободное время военнослужащего книгой никому не приходит в голову (если эта книга не устав), а вот если солдат свое личное время посвящает гантелям и штанге — ему почет и уважение.

Красный, прозванный так за специфический густо-розовый оттенок мясистой физиономии, которая от злости и вовсе становилась пунцовой, под штангой практически жил. Через год службы ему добавили на погоны лычку, возведя его таким образом в ранг старших сержантов. Красный раздался в плечах, заматерел, по роте перемещался уверенно и важно, охватывая хозяйским оком свои владения и беззлобно отфутболивая «черепов», случайно попавшихся на пути. Прям боров в своем свинарнике.

— Главное в армии — это порядок, — пояснял он суть своих пинков незадачливой молодежи, подразумевая, что находиться на пути следования старшего сержанта Красного — явный признак беспорядка.

С интеллектом Красный отчаянно не дружил. Не то чтобы обходил его стороной, но категорически не принимал ни одной нервной клеткой, все существо Красного восставало против образования.

— Гвоздь! — орал он из уголка спортивных снарядов.

— Чего?

— Помоги, а?

— Чего там?

— Три четверти — это сколько?

Это он пытался приготовить протеиновый коктейль, а в инструкции приводилась сложнейшая формула: «Возьмите три четверти массы…»

— Берешь стакан, насыпаешь до краев, потом делишь на четыре части и одну отсыпаешь назад.

— Э-э-э… Ну-ка еще раз.

Красный меня уважал. Любил приобнять за плечо и провести перед строем молодежи, словно редкий музейный экспонат. Глядя, во что медленно и верно превращаются мои товарищи по роте, я и сам себя чувствовал музейной редкостью. Такой себе китайской вазой эпохи Минь в окружении неандертальцев.

Красный говорил обо мне с теплотой и трепетом, соизмеримым с поклонением древних греков своим героями античности:

— Смотрите на этого воина и учитесь, салаги. Он в одиночку уделал пятерых здоровых дембелей табуретом и голыми руками. Ну а остальных… десять уже мы положили.

При этом он заглядывал мне в глаза, и сквозь пятачки его глазенок светилась сама любовь. Я улыбался ему и, следя за реакцией, отвечал:

— Разве десять? — В его взгляде появлялся легкий испуг, а я думал, что к концу службы количество поверженных врагов вырастет до пары взводов. — Вроде их было больше, да?

Красный улыбался еще шире и, дружески прижимая меня к груди, тащил дальше вдоль строя. И правильно, кому есть дело до того, что в ту «прославленную» битву Красный находился в наряде и, пока я с товарищами по роте махали руками и ногами, бегал искать сигареты или чай? Потому что в ту самую ночь именно он стоял «на тумбочке», и именно его отослал ефрейтор Дыров подальше от дежурного телефона. Кому нужна правда, цена которой ржавая копейка, когда есть пудовая ложь, блестящая, что твой золотой самородок?

— Гвоздь у нас парень крепкий, как гвоздь! — заявлял Красный, радуясь удачной метафоре, и счастливый, что я оставил его маленькое вранье без внимания, добавлял многозначительно: — И умный. Толстые книжки читает…

«Черепов» к нам «кинули» спустя год службы. Второй взвод отправили за сотню километров на одну из баз, так что свободного места прибавилось, и начальство решило сформировать четвертый взвод. Чиж и Красный «принимали» молодежь. Красавцы! У обоих бляхи ремней в районе паха, воротники нараспашку, фуражки на затылке, демонстрируя свежеобритой молодежи наличие отросших засаленных чубов. Губы снисходительно скривлены, в глазах чувство превосходства и готовность сию минуту подавить малейшее проявление гордости, потому как гордость «черепа» — это явное неуважение к «годку». Ефрейторы Дыровы, из праха восставшие, — ну точная копия! Сейчас дадут «черепам» обжиться, и начнется беготня за чаем и сигаретами, стирание носков и короткие тумаки за нерасторопность. Смрадная пена, вываренная из ила человеческих душ, уже давно стала панцирем, отгородившим остатки человечности от внешнего мира. Мораль — колючая проволока вокруг храма свободы. Год назад, обретшие независимость и неуязвимость, они не способны были понять, что истинная свобода не в физической силе, не в крепких кулаках и даже не в стойкости духа, которая позволяет смеяться боли в лицо и игнорировать страх, она — по ту сторону морали. Но если тогда они не были готовы осознать это, то теперь это понимание стало для них вообще невозможным: мои сослуживцы превратились в рабов своих обезьян. И не испытывали по этому поводу никакого сожаления.

Я ощущал грусть, глядя, как товарищи по службе превращаются в то, против чего когда-то восстали. Трансформация ягненка в тираннозавра завершалась, с сухим треском валились деревья здравого смысла под тяжелым топором человеческой глупости, и апогей этого чудовищного преображения не заставил себя долго ждать.

Армия — среда интернациональная. Русские, дагестанцы, узбеки, таджики — кого только нет. Кто-то шустрый и юркий, как белка, а кто-то неповоротливый и вялый на мысль, как медведь коала. Вновь прибывшая молодежь тоже представляла собой разношерстную компанию, большую часть которой представляли братские восточные народы.