Ангел в камуфляже - Марина Серова

— Ты для себя учти, я тебе не Серега! — Он помолчал и, мотнув головой, продолжил: — Не знаю, на чем ты его взять сумела? Но меня тебе не грохнуть, кишка тонка! А грохну тебя я! — Он повернул ко мне голову, некоторое время находясь в таком положении. — После дела!

— Не похваляйся, на рать идучи! Старинное русское правило.

— Мы академиев не кончали.

Пришлось сдержаться и промолчать.

Место для стоянки нашлось само по себе — между глухим высоким забором, ограждающим стройку, и рядком мусорных баков на малохоженной, судя по ее состоянию, дорожке, коротким путем ведущей с одной улицы на другую.

— Куда ты привезла?

— На помойку. Не беспокойся, моих здесь нет. А ты стреляный воробей!

— Я осторожный! — поправил, успокаиваясь. — Я жить еще хочу.

— Зачем?

Он начинал меня занимать как тип человека, очень редко встречавшегося мне раньше. Неужели мне с ним не договориться?

— Чего «зачем»?

— Жить зачем?

Он, не ответив, отвернулся с презрительной улыбкой и опять, как у консерватории, громко фыркнул носом.

— Я же говорю, тебе меня не грохнуть! Лучше и не думай об этом. Давай так: ты отдаешь мне девчонку, а остальное — мое дело.

Скорохват, нечего сказать!

— Что смеешься, я не анекдоты рассказываю.

— Ее убить просто, как воробышка! — начинаю втолковывать ему свой взгляд на проблему, без особой надежды на понимание. — Дело в обстоятельствах, которые надо расположить особым образом. Ведь не смерть ее нужна, а то, как ею воспользуются заказчики. А для этого надо сконструировать обстоятельства. Ты меня понял? Или опять скажешь, что академиев не кончали?

— Как воробышка, да! — Сравнение ему понравилось. — Вот так?

Движение его было не слишком быстрым, но неожиданным. Левая рука, вынырнув откуда-то снизу, запястьем ударила меня под подбородок и придавила горло, прижав затылок к подголовнику. Я вцепилась в нее ногтями, но рвануть не успела — ловко развернувшись ко мне корпусом в тесноте машины, хромой ребром ладони правой руки не сильно, но резко, без малейшего замаха, стукнул меня чуть ниже солнечного сплетения. В глазах потемнело от боли в точно пораженном нервном центре. Хотела бы я посмотреть на человека, не согнувшегося в три погибели от такого обращения! Он позволил мне это с доброжелательной готовностью, потому что так и нужно было ему, и опять же не сильно, но резко щелкнул меня рукой в основание черепа. К боли в животе добавилась мутная пелена, заволокшая глаза и разум. Сознание побежало вглубь, и я упорно боролась с этим, стараясь сохранить контроль над исчезающим восприятием окружающего.

Он завел мои руки назад, кистями вверх, и там соединил их чем-то. Сквозь звон в ушах я еле различила два металлических щелчка. Встав коленями на сиденье, достал сзади мою сумку, легко оторвал от нее ремешок и, откинув меня на спинку, чем добавил боли в животе, захлестнул ремешок петлей на шее, привязав голову к подголовнику.

— Ну прямо как воробышка! — проговорил удовлетворенно, осматривая дело рук своих. — Потерпи, сейчас легче станет.

Я закрыла глаза и принялась пересчитывать слонов, пролетающих перед моим мысленным взором. А когда они все улетели и полностью восстановилась способность дышать, не морщась от усилий, подумала, не торопясь шевелиться, что проиграла ему по всем пунктам уже во второй раз, и поздравила себя с этим достижением. Он убил бы меня, если б хотел, и именно как воробышка.

Щелкнула зажигалка, потянуло зловонным, дешевым табачным дымом, которым, судя по воздушной струе, дунули мне в лицо, и прозвучало почти ласково:

— Хватит притворяться, давай открывай глаза и рот, кого дурачишь-то? Поговорим.

Он сидел, повернувшись ко мне, устроив колено на сиденье, и курил, сбрасывая пепел вниз.

Ремешок не стягивал шею, лежал свободно, но двигаться я почти не могла. Болели запястья, схваченные, очевидно, наручниками и придавленные спиной к спинке сиденья. Я шевельнулась, желая поправить руки, и петля сразу врезалась в шею. Хромой, негромко выматерившись, воткнул окурок в зубы и одним движением подвинул меня, вернув в прежнее положение.

— Зачем ты меня так? — спросила и порадовалась жалостной слабости голоса.

— За гонор твой, командирша-учительша!

Он щелчком выбросил окурок в окно, и тот пролетел в сантиметре от моего носа.

— Вот теперь поговорим. Что ты там про обстоятельства рассказывала? Повтори, а то что-то не въехал.

Отвернулась я от него, перекатив затылок по подголовнику, уставилась на мусорный бак рядом с дверцей. Видно, что пустой и опорожненный недавно. Да все они пустые.

— Бабские штучки! — понял по-своему мое молчание хромой, посопел и положил руку мне на грудь.

Сжал несколько раз пальцы, медленно провел по животу и добрался до бедер. Между ними я проникнуть ему не позволила — напряглась и стиснула колени. Настойчивости он не проявил, убрал руку.

— Даже как баба ты мне не нужна из-за Сереги!

Его признание не огорчило меня.

— А, может, попробовать?

И он опять потянулся ко мне.

Злиться в таком положении бессмысленно. Злость должна помогать в действиях, а о каких действиях может идти речь при связанных руках и шее, стянутой едва ли не удавкой? И не сделать ему со мной ничего, пока он хотя бы ремешок не развяжет. Может, простимулировать его интерес, а там ударить я тоже смогу и знаю, куда и чем, чтобы результативней было, даже без рук обойдусь. Нет, противно донельзя!

Я еле терпела его лапы, шарящие по моему телу, и сдерживала изо всех сил злость.

— А ты, оказывается, покладистая девочка, когда деваться некуда, молодец!

Ну вот, дождалась и одобрения! Подумала, что, окажись я сейчас свободной, убила бы его без колебаний. И сгрузила бы в мусорный бак — в самое подходящее для него место.

— Нет, к черту! — Он отклеился от меня и закурил снова. — Да и не вовремя. Где девчонка, командирша? Плевать я хотел, — он сплюнул себе под ноги, — на твои обстоятельства! Вези к ней, к воробышку!

— Развязывай!

Тело жгло и казалось клейким, будто по нему слизняк под одеждой поползал. Все, хромой, теперь я благодарна тебе за все, что ты для меня сделал, настолько, что в полной мере можешь рассчитывать на эту мою благодарность. Знакома с тобой очень недолго, но за это время ты надоел мне так, что уверена — существовать нам одновременно с тобой противоестественно, и ненависть наша с самого начала обоюдна. Только сделаю я это с тобой не в машине. Здесь ты, пожалуй, сильнее меня, а рисковать в этом случае — все равно что пытаться застрелить бешеного пса, подходя к нему вплотную, — слишком бессмысленно, чтобы быть разумным.

Все это прокрутилось в голове и груди, пока он освобождал меня, и подействовало настолько, что я даже пощечиной не попыталась поровнять его отвратительные, в ямах, щеки.