Натурщица Коллонтай - Григорий Ряжский

Я:

— Ты в своём уме, Паша, при чём тут капитализм? Это ж зло для людей, это же прибавочная стоимость на наших костях. Да ещё при ценностях.

Он:

— И ещё свобода волеизъявления. И совести.

Я:

— Ну а чего тебе сейчас мешает волеизъявить свою совесть? Тебе и так две смены позволяют, как маме.

Он:

— Кто? Да они же и мешают. Власть уродов, хамов и лжецов.

Я:

— Чем же они так тебе насолили, Пашенька?

Он:

— А сама не понимаешь, Шуранька?

Я:

— Меня, кроме наших жилых метров и недостатка средств, всё для остальной жизни устраивает. Ну, разве что мечтала бы ещё в Париж, за духами пройтись и на башню Лувра глянуть.

Он:

— А я бы хотел, чтобы не мечтала, а реально взглянула, исходя исключительно из собственного желания и личных возможностей, чтобы не путать, по крайней мере, Лувр и Эйфелеву башню. Я бы хотел, чтобы кончилась эпоха императоров и рабов, Шуранька, я бы хотел, чтобы человек сам определял своё будущее и сам же распоряжался своей единственной жизнью, которую у него забирают и начинают поганить уже с самого детства.

Я:

— А для чего ж тогда ребёночка просишь? Чтоб поганили?

Он:

— Ты роди, а там посмотрим. Может, не всё ещё так плохо, я верю, что рано или поздно человек прозреет и убьёт зверя. И давай пока об этом не будем, ладно, милая?

И в постель меня, в келью, ласкать.

Знаешь, ничего не может с собой поделать, сколько живём с ним. О чём бы ни беседовали, всё равно потом одним кончается у нас, объятьями и отдаванием.

47 ему, помнишь? А самой 31. Так мне иногда кажется, что ни протез на него не влияет, ни годы его, ни недостаток в свежих витаминах и здоровом питании. Обрушивается на меня каждый раз как в первый и задыхается просто, обмирает, проваливается в пропасть, о какой мама ещё говорила, но про себя, а не про него.

Без дна.

А потом, на спине уже, отдыхая, говорит, что красота моя, верней, не сама она, а изюмина, во мне живущая, так бесподобна, так маняща и так призывна, что обезоружит любого борца, за что или против чего бы он ни боролся. И говорит ещё, что глупость моя женская и недалекость только добавляет шармантики в любовь и супружескую близость. Это он так называет романтику и какой-то шарм в одном лице, сам придумал.

Смешно, да?

Бабушка, насчёт манящей я, наверно, с ним соглашусь, вижу, на чём глаза его и слова обоснованы, наблюдаю за мужиками, секу, соображалка-то есть, не стоит на месте.

Я вот про глупость и недалёкость, тут он сильно ошибается, Пашенька мой. Потому что если считает, что никуда уже не денусь, то я могу.

Рассказываю, но только тебе, как родной крови.

Про дом напротив с академиками и дипломатами не забыла?

А помнишь, как в квартиру Филимон с просьбой меня посылал, чтоб про отключение услуг передать? Я посчитала, 12 лет тому дело было, ещё при Сталине подлом.

Недавно встретились мы. Снова. С ним. С бабочкой который был, в театр ещё намеревался с супругой своей. А от неё неземным пахло, вспомнила?

Так вот, умерла она, от болезни. А он вдовец, уже второй год как.

В марте ещё было этом.

Иду по Метростроевке нашей, в конюшню к себе возвращаюсь. А скользко. Снег завершился, но наледи не кончились пока. Самый нелицеприятный погодный промежуток между хорошим и дрянным. Короче, оскальзываюсь и валюсь на открывшуюся из-подо льда лужу. И в это же время он тормозит к обочине, автомобиль его, с шофёром. Прям встык с моим падением. А у меня юбка задралась, ноги разъехались, как у журавля при посадке с воздуха, и даже один ботик отлетел в сторону. И намочила край низа к тому же.

В общем, кошмар, улёт в чистом смысле слова.

Выскакивает шустро, как моложе своего возраста, и ко мне. Одет снова с иголки, в костюм, в распахнутое пальто на интересной подкладке, с кашне и галстуком в полоску. И руку подаёт, а в глазах искреннее сочувствие и интерес, сразу видно. Потянул на себя, вытянул из лужи, ботик подобрал, протянул. А я на одной поджатой ноге, дура дурой, чуть не плачу.

Говорит:

— Не убились, милая? Как же вы так неосторожно?

Я:

— Это климатические сюрпризы действуют так на горожан. Где ж мне ботик натянуть?

И оглядываюсь, ищу глазами место.

Он:

— Так в машине у меня, прошу, запрыгивайте. Там и натянете.

Я и заскочила в три с половиной прыжка при его поддержке. И отвалилась на сиденье сзади, в себя прихожу. А пахнет там внутри авто его тоже неслабо, скажу тебе: и от одеколона хозяйского, и от обивочных материалов и деталей салона, и от одного только вида всего этого благополучия, сытости и покоя. Шофёр, вежливый, участливый, обернулся, тоже поинтересовался моим самочувствием.

Говорю:

— Спасибо вам огромное обоим, сейчас ещё одну минуточку только посижу, пока нога обратно не переподвернётся, и пойду. Я тут напротив, мне рядом, дохромаю.

Он:

— Даже не думайте, милая, даже и не помышляйте. Немедленно доедем сейчас до моего подъезда, я вас чаем напою с малиной и компресс сделаем из припарки. И снова будете как новенькая.

И улыбается. Хорошо так, не грязно, от души. Достойный дядька, я это сразу про него поняла. И снова не такой уж старый ещё, а просто в возрасте, в силе, в самом расцвете начала пожилой части лет.

Соглашаюсь тоже. Потом подумала, что всё правильно сделала, по уму. Если б покочевряжилась, посопротивлялась бы сначала этому щедрому предложению, подурковала бы какой-то интервал времени, то было бы хуже. Так ведут себя некоторые сомнительные дамы, которые думают, что знают себе цену и набивают её, потому что так соответствует привычности их поведения.

А я нет. Я открыто улыбнулась в ответ его улыбчивости и кивнула головой, безо всяких. Припарка так припарка, тем более что и правда подвёрнутое место болело у меня. А Паша на ещё три урока остался, помочь всё равно некому.

Поднялись на лифте, зашли.

Вот тут я нормально головой поехала, полным маршрутом. В прошлый раз обстановку его жизни я только с лестничной клетки краем глаза зацепила. А теперь в полный охват, от и до.

Скажу тебе, Шуринька, такого не думала вообще что бывает. Паша про такое сказал бы, наверно, культурный слой. А всё остальное? Мебель резная, картины маслом, в рамах таких широченных, что одного золота на них не меньше, наверно, чем на воротах в райские кущи. Комнат четыре. Пока он меня под руку держал и в столовую заводил, кабинет его через открытую дверь промелькнул. Вот там я стол своей мечты и обнаружила, всё как я придумала ещё в Башкирии про тебя: зелёный верх с письменным малахитом, ящички в огромных количествах, красного дерева, с золотом по ручкам, и неохватных размеров, для человека труда и безграничных знаний.