Измененный - Майкл Маршалл Смит

Франсуа де Ларошфуко. «Мысли»

Обычно день невыносимо тянется после полудня.

Утром просыпаешься, и все — вот он ты, снова вернулся в мир, и Хейзел уже привыкла, что каждый раз оказывается при этом в постели в полном одиночестве. Она открывает глаза и смотрит в потолок, дожидаясь, пока реальность соткется вокруг нее. Это не та реальность, какую она выбрала бы сама, но выбор предоставляется редко, несмотря на все обещания тех, кто сделал искусство самосовершенствования своей профессией. А Хейзел уже прочитала достаточно серьезных трудов, посвященных утрате и чувству вины. И ни одна книжка не помогла ей, какими бы хвастливыми заверениями ни пестрели обложки. Все их авторы одинаковы. Пронырливые торговцы на рынке надежды.

В конце концов она встает, накидывает халат — Фил любил, чтобы ее домашние халаты были из неприлично дорогого шелка, и от этой привычки ей уже никогда не избавиться, да и не надо, — и идет в гостиную. Одна ее часть выделена под кухню. Небольшую, чтобы не съедалось пространство; кроме того, в «Океанских волнах» имеется два ресторана, где подают еду на любой вкус, так зачем же возводить домашнюю готовку во главу угла? Она заваривает чашку чая «Эрл Грей». Принимает душ. Одевается. Наносит косметику и причесывается.

Выходя из дома, Хейзел бросает взгляд на календарь на двери. Он сообщает ей, сколько осталось времени до того, как начнется новый отрезок ее жизни, когда она уедет, чтобы пожить с кем-нибудь из детей. Этим утром календарь подтверждает, что осталось три недели до поездки к Кларе в Джупитер, где ей предстоит на некоторое время привыкнуть к роли бабушки, а также бесплатной няни и советника, к которому иногда даже прислушиваются.

Три недели.

Двадцать один день.

Утро она проводит, бродя по торговому центру или заглядывая в единственный (и не самый лучший) книжный магазин в городе, иногда обедает с приятельницей. У нее есть знакомые, с которыми Хейзел поддерживает отношения последние несколько лет — с тех пор, как Филип умер и ее жизнь перестала вращаться вокруг сообщества, которое она теперь мысленно именует «клубом». Друзья к ней добры, они встречаются, болтают, смеются, и Хейзел с трудом понимает, почему мир тем не менее ощущается ею так, словно кто-то убавил звук до нуля. Может быть, рассуждает она, именно из-за лет, проведенных в «клубе». Те-то продолжают развлекаться, предполагает она, но только уже без нее, как и многое остальное проходит теперь без нее. Одно дело знать, что мир нисколько не изменится с твоим уходом, и совсем другое — наблюдать, как такое происходит, пока ты еще здесь.

Время от времени Хейзел проделывает что-нибудь из прежних привычных ритуалов; например, вчера пила кофе с симпатичным, хотя и слишком самоуверенным риелтором. Она прекрасно понимает, что тот пытается использовать ее в надежде выиграть что-то для дальнейшего развития своей карьеры — поняла в тот же миг, как только он не спеша направился к ней с распростертыми объятиями, — но она не возражает. Хейзел хочет сделать небольшой ремонт, и она слишком давно знает Томпсонов, чтобы понимать: проще научиться летать, чем как-то повлиять на их привычки. Вот Фил мог бы, он знал их еще дольше и лучше, он и сам умел как следует наорать, однако мужа больше нет рядом.

Что ж, ладно, пусть этот чудо-риелтор попробует что-нибудь сделать. Хейзел сомневается, чтобы тот сумел добиться чего-то значительного. В его возрасте Тони и Фил уже были очень богаты, они всегда оставались людьми действия, нацеленными на результат. Будет даже забавно посмотреть, как Тони Томпсон разотрет этого самоуверенного нахала в порошок, который Мари затем развеет, выдохнув дым своей сигареты. Хоть какое-то развлечение.

А может быть, понимает Хейзел, она все-таки до сих пор ведет какую-то игру — пусть и разыгрывает свою собственную незначительную партию.

Вечера еще ничего, сносные. Она выпивает в баре бокал вина, что-то ест. Немного смотрит телевизор, недолго читает и рано ложится. Вечера, как ни странно, проходят легко, вероятно, потому, что суть вечера — окончание дня.

Но вот эти бесконечные дни…

Хейзел приобрела привычку проводить дни в квартире. В разгар сезона — потому что снаружи жарко и влажно, на курорте полно отдыхающих и она поняла, что больше не любит находиться среди скопления людей. В другое время года… потому что она боится, где-то на уровне подсознания, что, если будет проводить в мире слишком много времени, настанет день, когда мир исчерпает себя до дна. Поэтому лучше дозировать прием. Не делая ничего значительного, не так сильно ощущаешь свое поражение, как ощущал бы, сознательно находя себе занятие в надежде убить время.

Хайзел читает. Она смотрит блоки телевизионных шоу. Решает по нескольку судоку — до тех пор, пока не вспоминает, насколько это бессмысленное занятие. Они с Мари обе буквально помешались на этом развлечении еще тогда, в прежние времена, хотя у Мари всегда получалось гораздо лучше. Она болтает с уборщицей, которая приходит через день.

И дни в конце концов проходят. Еще не было ни одного, который не закончился бы, — хотя некоторые, кажется, могут тянуться вечно, словно время действительно остановилось и уже никогда не сдвинется с мертвой точки и она останется одна навсегда; так и будет сидеть в своем кресле, в сухой, прохладной комнате.

Но как же медленно тянутся эти дни! Они просто тащатся, вот потому-то, когда около трех часов Хейзел слышит стук в дверь, она с радостью поднимается и идет открывать.

За дверью стоит мужчина. На площадке свет гораздо ярче, чем у нее в комнате, поэтому сначала Хейзел видит только силуэт.

— Добрый день, мэм, — произносит он.

Тот говорит вежливо, почтительно. На нем темные джинсы и новая, судя по виду, рубашка. Подтянутый, широкоплечий, коротко подстриженные волосы на висках тронуты сединой. Хейзел встает так, чтобы солнце не било в глаза, и видит, что мужчина приятный внешне, с хорошей открытой улыбкой.

Примерно раз в вечность Хейзел испытывает легкое волнение, сталкиваясь с красивыми мужчинами: встреча должна быть случайной, чтобы разум не успел отреагировать и импульс сразу дошел до ее биологической сущности. И она, конечно, не подчиняется ему, однако все равно приятно переживать подобные ощущения — вспоминаешь, что пока еще только один из Уилкинсов действительно лежит под землей.

— Добрый день, — отвечает Хейзел. — Могу вам чем-нибудь помочь?

— Надеюсь, что можете. Я ищу Филипа Уилкинса.

И от этих слов она снова падает духом.

— Вы опоздали, — отвечает она, уже не женщина, а просто вдова.

— Опоздал? А в котором часу…

— На шесть лет опоздали. Фил умер.

Хейзел всматривается в лицо мужчины, пока тот осмысливает информацию — глаза у него становятся какими-то плоскими, матовыми, словно пруд, затянутый льдом. Очень странно, но она ловит себя на мысли, что этот мужчина тоже знает, что значит ждать, и только что выяснил, что ожидание еще не закончилось.