Скандал - Сюсаку Эндо

– Да. В обоих случаях мы согнали в один дом всех жителей деревни.

– И сожгли их заживо… Это был приказ?

– В первый раз – приказ. Пришло сообщение, что в деревне скрывается шпион. Все были на взводе. Двое наших товарищей накануне были убиты. Но во второй раз наш отряд действовал самостоятельно.

Подложив руки под голову, он закрыл глаза. Как будто для того, чтобы лучше слышать, как горят крестьянские лачуги, в которых заперты женщины и дети. Мне знаком этот гул, похожий на звук приближающегося поезда. В конце войны я слышала его каждую ночь во время воздушных налетов. И вот теперь, ночью, в спальне, я вместе с мужем вслушивалась в этот доносящийся из прошлого звук.

Я не чувствовала презрения к мужу, я не чувствовала страха. Меня охватило внезапное оцепенение. Впервые я узнала, что в моем муже, который порой казался мне моим младшим братом, уживаются два человека, во всем противоположные друг другу, и вместе с шоком я ощутила чуть ли не наслаждение.

Я мигом оседлала его, в первый раз по своей инициативе припала к его губам, зарылась лицом на его груди, потребовала его… И он, точно долгие годы ждал этой минуты, яростно вошел в меня.

– Говори! – вопила я. – Рассказывай, как горели дома!

– Мы оцепили деревню, чтобы никто не мог улизнуть… Облили бензином и подожгли.

– Вы слышали крики? Рассказывай! Как они кричали?

– Слышали… Некоторым детям и женщинам удавалось выбраться из горящего дома. Их пристреливали.

Мы стонали в два голоса, катаясь на постели.

– Рассказывай! Что было с женщинами, когда в них стреляли?

Вдруг все кончилось, он обмяк, молча поднялся и вышел из спальни, а я, обливаясь потом, осталась лежать на спине. Муж вернулся, лег и закрыл глаза, как будто ничего и не было.

После этого случая мы никогда больше не касались тех воспоминаний. В моем муже по-прежнему уживались мягкость и своеволие, простодушие и нервозность. Он беспокоился, что его могут привлечь как военного преступника, но все обошлось. Может быть потому, что те, кто мог выступить свидетелями обвинения, сгорели заживо? Некому было подать в суд? До сих пор мне кажется это удивительным.

Однако события прошлого, озарившие ту памятную ночь ярким пламенем, не исчезли из нашей супружеской жизни. Не только не исчезли, но и стали искрами, готовыми вспыхнуть в любую минуту и определяющими мое отношение к мужу. Мы больше не заговаривали об этом вслух, это было табу, священной тайной, связующей нас, супругов.

Буду предельно откровенна.

И в последующем я каждый раз, когда делила ложе с мужем, глядя на его лицо, освещенное лампой, неизменно воображала одна маленькую, никогда не виданную мной деревушку. Муж расставляет подчиненных так, чтобы никто не мог убежать. Женщин и детей запихивают в глинобитную лачугу, крытую соломой. Кавасаки обливает ее бензином. А он ждет, нетерпеливо поглядывая на часы. Наконец, все готово, зажигают огонь. Вспыхивает соломенная крыша, пламя мгновенно охватывает весь дом и вместе с черным дымом взметается в небо. Вместе с пламенем в небо поднимаются крики и плач. Выбегают превратившиеся в горящие факелы женщины, обнимающие детей. И муж вместе со своими подчиненными методично их отстреливает.

Мой муж убийца. Помню, я смотрела на него и думала: этот человек, который сейчас лежит на кровати и, попивая виски, читает книгу, убивал женщин и детей… Неожиданно всю меня с головы до пят пронзило невыразимое наслаждение, и я, кажется, даже простонала. Но Нарусэ ни о чем не догадался.

– Что с тобой? – спросил он. – Ты не спишь? Попался такой увлекательный детектив, невозможно остановиться, пока не дочитаешь до конца.

Его улыбающееся лицо было в точности таким, каким я знала его с давних пор. Всеобщий любимец, преподаватель, обожаемый студентами.

В моменты телесной близости я воображала все одну и ту же сцену. Благодаря ей я доходила до несказанного наслаждения, благодаря ей крепла моя любовь к мужу. Эта составляющая его существо двойственность, эта многосложность усиливали мою привязанность к нему. Не было случая, чтобы я осуждала его или чувствовала к нему презрение. Более того, содеянное им не вызывало у меня ни малейшего отвращения. Если бы я была мужчиной и меня, как его, послали на фронт, я бы наверняка поступила так же. И потом продолжала бы жить как ни в чем не бывало, так, чтобы даже самый близкий человек ничего не заподозрил… Не знаю, мучился ли он в глубине души тем, что совершил. Во всяком случае, я, его жена, этого не замечала. И мне ни в малейшей степени не было совестно от того, что меня возбуждает его преступление и что я использую его ради своего удовольствия.

Наш брак продолжался двадцать три года. Мы жили счастливо, пока муж не погиб в автокатастрофе, возвращаясь из университета. Ему было пятьдесят пять лет. Произошедшее в китайской деревне было лишь однажды темой нашего разговора, но оно стало угольями, постоянно тлеющими в наших сердцах, готовыми яростно вспыхнуть в любую минуту, питающими в нас плотскую страсть. Кавасаки больше не объявлялся, муж достиг довольно значительных успехов на научной стезе, и коллеги искренне скорбели о его кончине.

После смерти мужа я ощутила в себе пустоту, которую ничем не заполнить. Можете представить, как страдала я от того, что не родила от него ребенка! Впервые я почувствовала сильное желание быть матерью, чувство, которое прежде было мне незнакомо.

Чтобы хоть как-то заполнить пустоту, я по совету друзей поступила на курсы волонтеров. Их цель – подготовить добровольцев, которые могли бы работать в одной из столичных клиник.

После года занятий я получила направление в известную вам больницу. Когда меня спросили, какое отделение я бы предпочла, я, не задумываясь, назвала педиатрию. До сих пор помню: когда под руководством медсестры я впервые сунула бутылочку с молоком в рот недоношенного младенца, помещенного в маленький стеклянный ящик, я почувствовала жар в сосках своей никогда не кормившей груди. Когда я видела, как больные лейкозом дети, обнимавшие меня, просившие меня рассказать им сказку, меньше чем через месяц неуклонно слабели и, несмотря на все переливания крови и противораковые инъекции, впадали в кому, я от всего сердца молила богов, чтобы мне позволили умереть вместо них. Поверьте, это была не рисовка, я искренне желала этого!

А с другой стороны, та же самая я ни на минуту не забывала о том, что совершил мой муж. Когда я возвращалась из клиники домой и, отужинав, предавалась своим мыслям, висящая на стене фотография мужа вновь наполняла меня воспоминаниями. Взметнувшееся пламя охватывает крестьянский дом, искры и черный дым взметаются в небо, из дома с воплями выбегают женщины и дети… Этих детей убивает мой муж… Нет, я сама вместе с мужем, смеясь, стреляю в этих детей… Эти воспоминания, сливаясь с образом мужа, пробуждают во мне неодолимое возбуждение. Из каких бездн оно восстает? Куда ведет меня? Этот душевный мрак, с которым не могут справиться ни здравомыслие, ни рассудок…

Случайно я познакомилась с молодой женщиной, которая, как и я, носит в душе этот неодолимый мрак. Не буду скрывать, речь о Мотоко Итои, нарисовавшей Ваш портрет.