Тайна раджи - Хари Нараян Апте

Чанакья догадывался обо всем и начал действовать. Он явился к Бхагураяну как наставник сына Прадьюмнадева. Военачальник с почтением принял Чанакью и выразил неподдельное удовольствие от беседы с ученым брахманом. Он даже медлил расстаться с гостем и проводил его до самого берега Ганги, к пустыни, где обитал Чанакья с учениками. Увидев бедность, в которой жил брахман, Бхагураян хотел было сделать ему подношение, но Чанакья наотрез отказался, объяснив, что не имеет никаких желаний и поэтому не принимает пожертвований. С первой же встречи Чанакья сумел завоевать расположение и глубокое почтение Бхагураяна. С людьми часто случается, что, открыв в другом поразительное бескорыстие, они навсегда проникаются благоговением к этому человеку и впоследствии не могут отрешиться от своего первого впечатления. Чанакья показался Бхагураяну своей мудростью и добродетелями равным великим святым древности, таким, как Васиштха или Вамадева[52].

Теперь не было и дня, чтобы Бхагураян не приходил повидаться с брахманом. Каждый вечер, почти в одно и то же время, появлялся военачальник в его обители. Чанакья торжествовал победу. В его руках был человек, владевший главной силой государства Магадхи — ее войском. В известном смысле главный военачальник был могущественнее, чем сам первый министр, хотя и считался в подчинении у последнего.

И брахман знал ту тайную струну, играя на которой можно было сохранять власть над душой Бхагураяна. До сих пор отзывалась болью в сердце военачальника старая обида, связанная с позором и несчастьем Мурадеви. Ведь, сомневаясь в ее рождении и супружеской верности, бросали тень и на него, того, кто добыл и привез своему радже юную красавицу. И когда он встал на защиту женщины, его слов не послушались. Он сочувствовал Мурадеви и разделял ее горе, но его обвиняли в корыстном желании возвыситься с ее помощью. Теперь, когда Дханананд вернул ей свое расположение, Бхагураян радовался, что для Мурадеви снова наступили хорошие дни; но старая обида не изгладилась из его души.

Как-то раз вечером Бхагураян и Чанакья сидели на берегу, у слияния Ганга и Сона. Бежали воды, легкий ветер обдувал свежестью, медленно текла беседа. Бхагураян вспоминал прошлые горести, рассказывал Чанакье, как привез для раджи Мурадеви, как она родила сына, как другие жены, завидуя ей и боясь ее влияния на раджу, в союзе с несколькими министрами оговорили несчастную и никто не пришел к ней на помощь. Под конец он промолвил с горечью:

— Я видел этого мальчика. Теперь он был бы старше Сумальи. У него на руке начертаны были знаки могущественной власти. А раджа поверил наговорам и приказал убить собственного сына. Что тут можно было сделать? До сих пор не могу без боли вспоминать об этом.

Чанакья молча выслушал его рассказ и решил, что самое время заговорить о своем деле. Поэтому, когда Бхагураян, тяжело вздохнув, умолк, он сказал:

— Я очень рад видеть в тебе такую приверженность истине и справедливости. Да вознаградится она в твоей жизни! Не всем людям дано такое качество. Вот, например, первый министр Ракшас — все знают, как он предан своему повелителю, но так ли уж сильно в нем стремление к истине? Вот ты с таким доверием рассказал мне о прошлых днях. У меня тоже есть что поведать тебе. Однако мне хочется тебя спросить: а если бы вдруг кто-нибудь сказал тебе, что сын Мурадеви не умер, и представил бы тебе доказательства, что мальчик жив, да что доказательства — привел бы его к тебе живого и невредимого, — что бы ты сделал для него?

— Благородный брахман, вы спрашиваете из любопытства, а я отвечу с полной серьезностью: если бы мальчик был жив, я не пощадил бы себя, чтобы вернуть ему престол и завоевать для него царство. Я чувствую всем сердцем, что он стал бы великим махараджей и основал бы могучую империю. Но судьба обманула его.

— Вот ты говоришь, что завоевал бы ему царство. Но разве войско, хоть оно и в твоих руках, пойдет против своего раджи, против первого министра? Ты не удивляйся моему вопросу. Политика и интриги — моя любимая тема для разговоров, я люблю упражнять свой ум разными задачами такого рода. Так вот, я думаю, если бы ты замыслил что-то против воли Дханананда и Ракшаса, пошло бы за тобой войско?

— Досточтимый брахман, — вздохнул военачальник. — Какой прок рассуждать о том, что неосуществимо? В войске своем я уверен, но мальчика не вернешь, так что тут можно сделать?

— Да, конечно, — согласился Чанакья, — но почему бы и не поговорить? Я знаток политики, а ты кшатрий, государственный муж. Тебе полезно помнить, что нельзя строить все расчеты на одной только силе и справедливости. Вот послушай, что я придумал бы в таком случае. Как тебе покажется такая хитрость? Близко от Паталипутры лежит царство Парватешвара. Я бы послал сатрапу письмо от имени Ракшаса с предложением напасть на столицу Магадхи и с обещанием, что ему изнутри будет оказана помощь. Парватешвар легко поддался бы обману, потому что он давно мечтает овладеть Паталипутрой, а для того чтобы укрепить в нем веру, можно написать в объяснение, будто Ракшас не хочет больше служить Дханананду, так как оскорблен его привязанностью к Мурадеви — женщине, которую Ракшас считает низкой шудрянкой. Призвав на Паталипутру войска Парватешвара, нужно было бы разгласить по всему городу, что предатель — Ракшас, и тогда первый министр оказался бы в одиночестве, презираемый всем народом. А там осталось бы руками чужеземцев погубить Нандов, и сын Мурадеви стал бы единственным отпрыском царской семьи и законным наследником трона. Тогда ты под его знаменем пошел бы со своим войском на Парватешвара и завоевал бы юному радже славу и великое царство. Как покажется тебе такая игра? Не хуже шахмат, не так ли?

— Да, — восхищенно согласился Бхагураян, — блестящая выдумка. Очень хитро задумано. Можно подумать, что вами движет не любовь к игре, а необходимость немедленно действовать.

— О военачальник, — рассмеялся брахман, — игра необходима для упражнения ума. Я постоянно строю в уме разные хитросплетения положений, характеров, поступков. Сейчас ты так горячо высказал свою печаль об убитом сыне Мурадеви, что я представил себе, как бы ты мог поступить, окажись он жив. Вот и придумал. Рад, что мое решение задачи не показалось тебе бессмысленным.

Долго еще сидели, беседуя, брахман и Бхагураян. Когда они наконец расстались и военачальник отправился во дворец, по дороге ему показалось, что кто-то следит за ним. «Может быть, соглядатай Ракшаса», — сразу подумал он, и от этой мысли ему сделалось не по себе. Но он тут же успокоил себя: «Ничего не поделаешь, политика». Он пришел домой, совершил вечерние обряды и едва притронулся к еде, как за ним прислали от первого министра. Выслушав посланца, Бхагураян вспыхнул, но сдержал себя и, не кончив трапезы, пошел к Ракшасу. Первый министр встретил его прямым вопросом:

— Кто тот брахман, с которым вы так подолгу ведете беседы?

Гнев охватил Бхагураяна, когда он услышал вопрос первого министра. Он очень уважал Ракшаса, ибо знал, что нет другого министра, столь преданного своему государю. И понимал, что именно потому тот так подозрителен и ревностно блюдет интересы раджи. И все же он был взбешен, узнав, что первый министр ведет слежку даже за ним — главным полководцем государства. Он с трудом скрывал жгучую обиду и негодование, но ответил сдержанно: