Приснись - Юлия Александровна Лавряшина

горошком нарисованы листья. С его лица тут же слетает настороженность, он улыбается так светло, будто у кого-то из нас день рождения.

— Слава богу, ты в порядке, — папа привычно целует меня в лоб. — Я уже боялся, что разболеешься.

— Ешь скорей, остывает, — прошу я и уминаю свою неукрашенную порцию.

Он старательно накалывает горошек на вилку:

— Чем займемся сегодня?

— Прогуляемся по берегу? — предлагаю я.

— В смысле, по набережной?

— Нет, по дикому берегу. С нашей стороны.

Это только сейчас пришло мне в голову, но желание уже охватило. Хруст камешков под ногами, тихий плеск реки, удивленные возгласы маленьких речных чаек… И спокойные разговоры о пустяках и о важном — вперемешку. Как же я люблю это все!

Папа жует омлет, а взгляд его уже становится мечтательным:

— Возьмем с собой бутерброды? Можно запалить костерок, если замерзнем.

— Сегодня солнце проглядывает!

— В течение дня все возможно.

Папа любит повторять эту фразу то ли из старого анекдота, то ли просто приписываемую синоптикам. Но меня это ничуть не бесит! Мне все нравится в нем, а больше всего то, что ему все нравится во мне. Хочется верить, я так же любила бы своего ребенка, принимая его целиком со всеми недостатками и комплексами. Ребенка, которого у меня никогда не будет.

Вчерашний вечер еще маячит на горизонте тяжелой тучей, но над моей головой и внутри ее уже проясняется, я даже позволяю себе напевать, нарезая батон и колбасу. Помидоры я решила не добавлять — хлеб размокнет, пока мы гуляем, достаточно будет майонеза. Да-да-да, от такого набора не похудеешь, но я ведь и не стремлюсь к этому. Договорились?

Слушая завораживающе-монотонный перестук колес, мы доезжаем до реки на трамвае, что для меня уже становится настоящим путешествием: все, где я бываю ежедневно, находится в пешей доступности. Мерещится, будто трамвай увозит меня в детство, и рука пытается нашарить в кармане талончик, который нужно пробить компостером. Зимой мы, маленькие, пытались на вид угадать теплое сиденье — подогревались почему-то не все. Нам нравилось рисовать на окнах, покрытых толстым слоем снега, или делать дурацкие надписи, какие сейчас граффитчики оставляют на стенах и заборах. Только мы тогда ничего не портили: морозная корка исчезала с возвращением тепла, окна стряхивали наши художества и становились по-весеннему прозрачными. Как небо в паутине березовых ветвей…

На берегу березы не растут, здесь цепляются за обрыв маленькие кустарники, в которых жужжат шмели. Люблю этих неутомимых толстячков! Они напоминают мне меня же… Когда я была помладше и пошустрее, мы с папой забирались по скалистой крутизне, где каменные стрелы указывают в небо. Казалось, они зовут в полет. Только взлететь мне так и не удалось, а теперь я даже не пытаюсь взобраться на уступ — куда мне!

Папа тоже полноват, хотя до меня ему далеко, и он, пожалуй, вскарабкался бы наверх. Но в одиночку это неинтересно, я понимаю его. Мы все привыкли делить на двоих.

— Ты знаешь, что шмель способен развить скорость почти до двадцати километров в час? — спрашивает он, склонившись над гудящим кустиком.

Когда-то папа уже говорил мне об этом, я даже помню, что тогда он был точнее — до восемнадцати. Но делаю вид, будто слышу впервые:

— Да ты что?! А кажется, что они такие ме-едленные…

Он доволен тем, что помог мне узнать нечто новое, и продолжает с энтузиазмом:

— Между прочим, ученые довольно долго считали, будто полет шмеля противоречит законам аэродинамики. Но нет! Эти жужуки вовсе не опровергают физику.

Мне вспоминается другое, но я не уверена, что это достоверный факт, и не спешу им делится. К тому же он слишком печальный: где-то я прочла, что в конце лета все шмели добровольно уходят из жизни, а зимовать остаются лишь молодые оплодотворенные самки. Им есть ради чего жить…

Папе я этого не рассказываю, он избегает разговоров о смерти. Не потому, что боится ее… Ему страшно оставить меня одну. Иметь ребенка — значит испытывать вечный страх. Я свободна от него, но это почему-то меня не радует. Иногда лишь страх и дает почувствовать себя живой.

Но разве месяц назад меня посещали подобные мысли? Никчемные сожаления?

Все чаще мне кажется, будто они возникли вместе с немыслимо правдоподобными снами о Максе, которого я почти ненавижу за его черствость ко всем без исключения, за эгоистичную отстраненность от жизни. И вместе с тем беспокоюсь о нем больше, чем о ком бы то ни было… Даже о папе я не вспоминаю так часто в течение дня, по-прежнему заполненного кучей дел. Прежде они казались мне увлекательными и важными, а теперь кажется, будто я, задыхаясь, шлепаю толстыми лапами, пытаясь выскочить из кувшина с молоком. Только пролезу ли сквозь узкое горлышко?

А ведь раньше мне нравилась моя веселая жизнь, уютная и теплая, как разношенная кофта! За ее рукава не цеплялись сожаления о любви, обошедшей меня, о неродившемся ребенке… Почему появление Макса, который, по сути, фантом, заставили меня усомниться в том, что мое существование вообще чего-то стоит? Ладно бы мне снился этакий герой нашего времени, совершающий один подвиг за другим! Такой и впрямь заставит устыдиться полной бессмысленности бытия… Но Макс!

Надо собраться с мыслями, обдумать происходящее, чтобы найти ответы. Но сейчас не до этого, мы с папой бросаем в реку камешки — кто дальше? Конечно, побеждает он, хоть и пытается поддаваться. А я стараюсь изо всех сил, и день действительно начинает радовать меня, будто мой папа — тот Неисправимый Рон из мультика, выкрикивающий на бегу: «Авессалом, нам весело?»

— Нам весело!

— Что ты сказала? — Папа улыбается так доверчиво, что я обхватываю его обеими руками.

— Пап, мне так хорошо с тобой! Знаешь… Мне никто больше не нужен.

— Вот и славно, — знакомо отвечает он и целует меня в лоб. — Главное, чтобы человек чувствовал себя счастливым, правда?

«И пускай даже этот человек никогда не вступит в брак, не воспитает своих детей, — договариваю я про себя, вдыхая знакомый запах его ветровки. — У каждого свой путь. Я и так получила от природы больше, чем многие: у меня есть руки и ноги, и нет смертельной болезни… Занимаюсь любимым делом, ко мне неплохо относятся люди. Ну, кроме нового директора! Я не полная идиотка, и у меня есть крыша над головой. И пусть наша с папой семья не такая, как у других, но вот если б его не было в моей жизни, тогда я была бы по-настоящему несчастна. Но не сейчас».

В мелких речных волнах мне опять видятся