Мои пригорки, ручейки. Воспоминания актрисы - Валентина Талызина

Потом мы сняли дачу, жили на ней я, мама и Ксюша всё лето. Правда, я уже в мае сыграла спектакль. Ксюше было тогда полтора месяца. Помню, мне позвонили из театра, что кто-то заболел, и я сыграла.

Прошёл ещё год. Я разрывалась, хотя у нас была помощница Анна Ивановна. Лёня никак не помогал. А когда Ксюше был 1 год и 2 месяца, я поняла, что дальше так не выдержу.

Ну не получалось соединить меня, пьющего Лёню, мою работу, дочку и эту проходную комнату. По-моему, мама предложила взять ребёнка. И я сказала: «Да, конечно». Где-то подспудно я понимала, что лишаю себя дочери. С другой стороны, мне было ясно, что если я отдам маме её внучку, то у неё будет цель в жизни, её жизнь наполнится, обретёт особый смысл.

И мама воспитывала Ксюшу, мы не знали никаких яслей и детских садов. Я помню, мы пришли в какую-то поликлинику, и мама с гордостью сказала: «Я не могу ждать, у меня ребёнок дома один». И она, конечно, обожала Ксюшу. И часто говорила: «Вот все говорят, что она красивая, а я вот не вижу ничего в ней красивого».

Мы получили кооперативную квартиру на Большой Никитской и наконец съехались. Актёрский кооператив строился почти одиннадцать лет, мы менялись вместе с линией партии. Дом заложили в 1963 году, а въехали мы в 1973-м. Это место не предназначалось для артистов. Рядом построили ещё два дома: один от ЦК КПСС, другой от Совета Министров. Артисты здесь не предполагались: не по Сеньке шапка. И только безумная Сара Брегман верила: «Мы добьёмся, не надо уходить, мы дождёмся, вы потом меня вспомните…» И мы дождались…

Мы с Лёней прожили 12 лет. Я хотела ещё детей, потому что двое лучше, чем один. Как-то предложила мужу: «Давай ещё родим!» А он ответил: «Ну, если породу не испортишь, родим ещё!» Слова хлестнули как хлыстом.

Лёня зарабатывал очень хорошо. Художники тогда не бедствовали. Но получалось по принципу «то пусто, то густо». То мы не нуждались ни в чём, то сидели на мели, но у Ксюши всегда всё было. Мы могли купаться в деньгах, если бы не Лёнина страсть к выпивке. Однажды он сказал: «Я знаю, что у тебя в заначке есть бутылка». – «Нет, не дам. У меня никакой заначки нет…» – «Я знаю, что есть!» – «Нет, не дам!» – «Ты ещё пожалеешь!»

А он как раз должен был получить крупную сумму за один заказ. Ушёл из дома, стукнул дверью и три дня не приходил. Я не волновалась: такие загулы случались. Вернулся помятый, с красными, воспалёнными глазами. Я налила ему клюквенный морс. Он выпил, а когда я сказала: «Лёня, вроде как ты должен был получить деньги?», ухмыльнулся: «Твоя заначка тебе стоила всех этих денег…» Он был с юмором.

Однажды я проснулась ночью от какого-то шелеста. Я одна в доме, непонятный шорох пугал. Пошла на этот звук, открыла входную дверь: на пороге спал мой муж в ворохе бумаг.

Конечно, было у нас и хорошее. Лёня – мягкий, добрый, щедрый, остроумный, лиричный. Знал потрясающие стихи. И конечно, через общение с ним я влетела в какую-то другую область. Как-то мы с Лёней и его другом Юрой Ивановым пошли на выставку, и я со своей прямотой спросила: «Юра, а что это значит?» – «Валя, зачем тебе знать, что значит? Ты ходи и просто воспринимай, обязательно тебе надо сказать, что это значит. Ничего не значит. Что воспримешь, то и есть».

Он не любил во мне жёсткость. Какие-то расчёты ненавидел во мне. А я уже не могла иначе. Театр и вся моя жизнь этому способствовали. И однажды он бросил в лицо мне слова: «Ты живёшь со мной ради денег», чем меня, конечно, обидел больше, чем всё его пьянство.

Помню, я приехала домой после страшно тяжёлого дня. Утром репетировали в театре спектакль «Дядюшкин сон», где мне упорно не давалась роль, потом я поехала к Ирине Сергеевне домой на «дополнительные занятия», добралась полумёртвая в свою квартиру, и вдруг звонок: «Валя, тут Ленька в кусках, приезжай, забери его!» – «Хорошо, где вы находитесь?» – «Там-то и там-то…» А я была исчерпана, опустошена эмоционально и физически, но вышла, взяла такси и поехала за ним. Лёнька лыка не вязал. Я забрала своего непутёвого мужа, привезла домой и опять села за роль. Но сил оставалось только на то, чтобы рухнуть в постель.

Я терпела всё это. И интрижки его терпела. Потом, когда у него случился роман с его будущей женой, её звали Таня, он мне сказал, что уходит, что у нас с ним жизни не может быть.

Чтобы вытащить Лёню из этого омута, надо было посвятить ему жизнь. Я интуитивно поняла: или я вытаскиваю его, или занимаюсь собой и своей работой. Мой путь в профессию потребовал столько сил и труда, что у меня не было сомнения, что мне делать. Я не испытывала колебаний. Может быть, я не очень сильно его любила. Может быть…

А потом, когда я получила кооперативную квартиру, вопрос встал ребром. Наша совместная жизнь с мамой и Ксюшей была невозможна. Мама и Лёня не любили друг друга. Ему в ней претило всё это кондовое, сибирское. А она не выносила его алкоголизм.

Мама говорила: «Как он ни возьмёт Ксюшу, она обязательно простынет…» Там была пропасть. Но я не решалась на окончательный разрыв с мужем.

Картина «Иванов катер» перевернула всю мою жизнь. За те полгода, что продолжались съёмки, у меня изменилось мировоззрение, я стала другим человеком. Наверное, это результат влияния такой личности, как режиссёр Марк Осипьян. Фильм «Иванов катер» оказался каким-то мистическим, он странно подействовал на судьбы многих членов съёмочной группы. Так бывает, и многие актёры подтвердят, что сталкивались с этим необъяснимым феноменом, когда канва жизни героя или магия самого произведения творили роковые вещи.

У меня никогда не было никаких романов на съёмках. А с Юрой Орловым случилось…

Я всё пыталась понять, что же произошло на тех съёмках, почему нам всем «снесло крышу»? Наверное, потому, что мы полгода не были дома и все эти месяцы жили в узком, замкнутом мире. Полгода безвылазно просидели в Камышине. У каждого своя, отдельная каюта, но всё равно слишком большое поле соприкосновения. Мы обсуждали, как эту роль делать. Потом я стала замечать, что режиссёру это безумно не нравится. И Марк Данилович Осипьян, восточный человек, с какой-то деспотичностью требовал, чтобы у нас всё было по правде.

Осипьян сказал нам с Юрой: «Вы должны вместе ходить, чтобы это была настоящая любовь, а не пошлая история». Орлов был настолько хорош – с ума сойти. Я в него влюбилась с ходу. Влюбилась смертельно, и у нас случился короткий роман. Мне кажется, что если бы в моей семейной жизни в тот момент всё было хорошо, этого бы не произошло. Вообще на меня всегда действовала атмосфера съёмок, я как-то в ней растворялась.

Юра был необыкновенно, немыслимо красив той особой мужской красотой, которая сводит женщин с ума. И я тоже не смогла устоять перед силой этой чувственной волны, которая нахлынула на нас и накрыла с головой. Но закончились съёмки, и мы с Юрой расстались. Он уехал к своей красавице жене Свете в Таллинн, где они тогда работали, а я вернулась в Москву.