Гугенот - Андрей Хуснутдинов

У окна ударила автомобильная дверца, всхрипел двигатель «Волги», снег сухо затрещал под скатами.

Подорогин машинально натянул шапку на голову и тоже пошел из комнаты. Площадка вокруг будки оказалась пуста. Не было ни «Волги» Кузьмича, ни «девятки» Радована Михеича. Из темноты, слабо подкрашенной светом из окна, опускались редкие призрачные хлопья. Без особых предвкушений Подорогин обошел будку и заглянул в черную анфиладу галереи-въезда: никого. В ватной тишине звук собственного дыхания казался ему таким громким, будто он накрыл голову коробкой. На уровне невидимого горизонта ощущался плоский, равномерно приливающий, как волна, шум шоссе. Подорогин сжал и выпустил в кармане телефон и возвратился в будку. Сев на место Луизы Раульевны, он взял микрокассету и рассеянно вертел ее в пальцах. В детстве у него была забава ума: оказавшись в незнакомом месте, вообразить себя идиотом, забывшим обратную дорогу. Когда много лет спустя из учебной части в Могилеве-Подольском их взвод откомандировали на военный аэродром подо Львов, он так пропустил вечернюю поверку. Хотя скорее это было следствие отравления, а не забавы: весь день с рядовым Фалько они лакировали паркетные полы в одном из гостевых особняков, предназначенных под свиту грядущей проверки министерства обороны и под самого Соколова. Был душный украинский май. И был выданный один на двоих противогаз, в котором, мало того что разило гнилой слюной Фалько, оказался испорченный впускной клапан. В общем, выйдя под ночь из особняка, Подорогин обнаружил себя не в казарме, а посреди гигантского, укоренившегося на дне карьера склада ГСМ. Уходящие в небо цистерны, переплетения трубопроводов, разливы керосина в металлических ущельях — все это представилось ему тогда основанием некоей грандиозной надстройки, которую он должен был непременно обнаружить. Склад не охранялся — Подорогина непременно пристрелили бы. Старшина-сверхсрочник, занятый в то же время наполнением мятой двухсотлитровой емкости на ручной тележке, застал его за упражнениями, возмутившими даже полнощного татя: разбросанными пальцами Подорогин измерял высоту опорных свай, вычислял приставлением стоп расстояние между цистернами, а при оклике попытался спрятаться в дренажной траншее…

Встав с табурета и выпрямившись, как будто собирался шагнуть в воду, Подорогин толкнул дверь в подсобку.

От порога полого вниз уходили дощатые ступени.

Он пригнулся: метром ниже уровня земли чернел металлический люк. Ступени, набитые по голому дну короткой покатой жилы, обрывались на тронутой ржавчиной раме. Чувствовался слабый ток тепловатого, пахнущего смазкой воздуха. От люка под землю вела узкая, точно сверло, винтовая лестница. Стоять возле люка можно было только откинувшись назад, при этом голова все равно упиралась в косой потолок. Подорогин сошел по винтовой лестнице настолько, что его глаза оказались на уровне последней перекладины. В бетонированной кромке люка он увидел щель с утопленной крышкой. Мысль о том, что, опустись он ниже этой щели, этой крышки, и обратного хода уже не будет, занимала его до тех пор, пока он не вспомнил: и без того уже не будет, не возвращаться же в город пешком.

Не спеша, но и не слишком заботясь о тишине схождения — железные ступени были податливы, как клавиши, — он спустился по лестнице и встал в начале такого же узкого коридора. Подбитые змеящейся сцепкой кабелей стены поросли мхом и плесенью. На сводчатом потолке трепетали какие-то гнилые хлопья. Подорогин оглянулся: свет из комнаты едва достигал основания лестницы. «С Богом», — подумал он и, запнувшись после микроскопического крестного знамения, застегивая пальто, пошел в темноту.

Метров через пятьдесят коридор раздваивался. Налево был тупик. Вправо круто сходила обширная, с остатками стеллажей по ощутимо подросшим стенам галерея. Ряд обрешеченных, тлеющих вполнакала плафонов под потолком. Застарелый, антикварный какой-то запах кала. На полу зачастила керамическая плитка. У выхода из галереи, подпертого пустым дверным проемом, к стене прислонялся большой стенд. Подорогин провел ладонью по заросшей сухой грязью поверхности: «Члены Политбюро ЦК КПСССР». Слепые поля портретов, кроме выдранного по самые очки Суслова, были заклеены игральными картами. Вознесенному поверх прочих прямоугольнику Брежнева соответствовал туз пик. Пустому окну «Пельше Арвид Янович, член Политбюро ЦК КПСССР с 1966 г.» в нижнем ряду — подгулявшая крестовая шестерка. Подорогин пригляделся: карты самодельные, клеенчатые либо из кожи. Он еще раз провел рукой по заглавию: «…ЦК КПСССР».

За дверным проемом открылась другая галерея, более просторная, светлая, но такая же запущенная. Стенды с портретами членов Политбюро здесь помещались в обшитых деревом нишах, которых было не менее сорока. С верхнего торца ко всякому стенду прикреплялась бронзовая бирка с выгравированным номером инвентаризации, датой и цифро-буквенным кодом. Наугад, с трудом разнимая тяжеленные стопки, Подорогин просматривал их. Помимо заглавий с аббревиатурой «ЦК КПСССР» частили и такие: «Члены Политбюро ЦК КПСША». Лиц, обозначенных подзаголовками «генеральный секретарь», Подорогин либо не знал вовсе, либо вспоминал с трудом и с еще большим недоумением. Так, на одном из стендов в должности генерального секретаря ЦК КПСССР красовался космонавт Алексей Леонов, а на другом, в той же ипостаси, только ЦК КПСША — Ли Харви Освальд (на этом последнем, не поленившись расчистить нижний ряд фотографий, Подорогин обнаружил вылезшую угрюмую морду старого орангутанга, пробовал отодрать снимок, думая, что это чья-то шутка, однако под орангутангом ничего не было, подпись развеивала сомнения: «Джеки-бой, член Политбюро ЦК КПСША с 1962 года»). В какой-то момент, встав у стены, Подорогин думал повернуть обратно. Ему казалось, что еще немного, и он попросту начнет заикаться, сойдет с ума. Однако идти обратно — в будку, в промозглую глушь и в снег — значило, по сути, идти в никуда.

Следующее помещение напоминало церковный зал. В средней его части, отделенной от боковых колоннами, толпились в навал складные четырехседельные кресла. Заинтересовавшись рядом граненых гранитных табличек по левой стене (те же латинские цифири дат, инвентаризационные номера и коды, что и на стендах), за одной из сбитых плит Подорогин разглядел тусклую мельхиоровую урну. Если бы в свое время ему не предлагали кремировать Штирлица, он бы, наверное, так ничего и не понял. Урна была запечатана. То есть внутри нее содержался прах. Запаянное горлышко — что показалось Подорогину еще более удивительным, чем весь этот катакомбный колумбарий — страховалось свинцовой пломбой, по типу тех, что ставят на электросчетчиках.

В конце зала он заплутал в поисках выхода, не соображая, ходил кругами по трехступенчатой кафедре и бормотал ругательства.

Однако наиболее потрясающее открытие еще только предстояло ему: за двойной кулисой, разделявшей кафедру пополам, стояли массивные мраморные надгробия. Никаких имен, крестов или звезд на них не было — ничего, кроме стандартных бронзовых бирок с гравировкой. Тем не менее с первого взгляда было ясно, что это надгробия. Подорогин пробирался между ними, как будто по пояс в воде, с приоткрытым ртом и с расставленными локтями.

Всего захоронений было семь. По три справа и слева, располагавшиеся, точно деления циферблата, радиально по периметру кафедры, и одно — соответствовавшее полуденной метке — против выхода. Это центральное явилось самым большим и изящным. Ажурная резьба стекала вдоль полированных граней. На верхней плите пылились затейливые русла инкрустации. Подорогин обошел надгробие с правой стороны и, уже сойдя с кафедры, подходил к дверям, когда нелегкая потянула его оглянуться. Левая стена надгробия отсутствовала. Он попробовал посмотреть внутрь, не приближаясь к кафедре, но увидел только плоский блик, как будто за отсутствующей мраморной стеной надгробия находилась стеклянная. Возвратившись к надгробию, сел на корточки и щелкнул «ронсоном». Левая стена и на самом деле была из стекла, в свете зажигалки мелькнула вереница пузырьков. Из черной глубины выдавалась часть распухшего туловища, треснувшие складки грязной кожи. Подорогин заморгал: внутри могильного камня заключался космический скафандр. Старый космический скафандр, залитый органическим стеклом. Скорей всего, заодно с остатками плоти космонавта. Прозрачный куб саркофага помещался на реечном домкрате, зафиксированном в верхней мертвой точке, и чуть заметно вибрировал, ходил под собственным весом. Подорогин заглянул под него — темнота.