М.Ф. - Энтони Берджесс

Sengwi ridimturi,

Suwcu d'scntitet,

Levé mij.[75]

Заиграв новую мелодию, полицейский оркестр произвел внезапный богохульный эффект дисгармоничной пародии, поскольку балахоны продолжали старую. Новый мотив был мирским и военным,

вроде национального гимна, каковым и оказался. Ибо на площадь вплывал, предваряемый, фланкированный и сопровождаемый мотоциклетным эскортом в пучеглазых очках, открытый автомобиль с государственным флагом на капоте. Сам президент прибывал посмотреть на mijregulu и, дав ему президентское благословение, заимствовать для себя и своей должности немного божественности. Жирный, сияющий, умный с виду, в фуражке, в галунах, в медалях, в безупречном белом морского типа, он встал, принимая приглушенные почести от своего народа, который не в тот же миг (причем он, очень умный, как бы признательно кивнул на это) забыл Бога в связи с появлением кесаря. Президент с адъютантами вышел из автомобиля, смиренно преклонил голову перед благословением горсти колец барочного священнослужителя, вышедшего ему навстречу на ступени Дууму. Я проталкивался сквозь толпу к Иидовинелла-стрит. Черт с ним, с порядком, церковным и светским. Черт с ними, с чудесами. Чудеса? Но чудеса ниспровергают порядок, не так ли? Нет, абсурд: они его подкрепляют: удерживают народ на коленях. Но ты ведь сторонник иррационального, каковым являются чудеса. Нет, нет, нет, иррациональное подтверждает рациональное, как ночь предвещает день. Дай мне попасть меж днем и ночью в мир, ох, затмения.

На периферии толпы я увидел доктора Гонци. Он кивнул мне со всей приятностью, какую допускала мрачная прокаженная маска. На нем был грязный черный плащ и соответствующее сомбреро. Мне хотелось пройти, забыв его вчерашнее вечернее пьяное сумасшествие, но он вцепился мне в рукав когтями и говорит:

– Тебе нечего больше бояться. Я нашел другое орудие. Мало что сделал в философии и политике, но всегда признавал идею договора.

– Послушайте, мне надо попасть на…

– Да. Мне тоже надо спешить. Нефилософский практичный вопрос.

Я чувствовал в его дыхании виски, незастоявшийся запах. Значит, привычный пьяница.

– Гоббс, – сказал он, – хорошо говорил о договоре, читай Гоббса. Я должен сыграть в ту самую игру с соответствующими властями. Возможно, в согласии им удастся придумать ответ, хотя я сомневаюсь. Никто из них в отдельности не обладает твоим специфическим даром. Может быть, все-таки ты направил меня к конечной цели. Ты меня понимаешь? Я разослал одну глупость по штаб-квартирам, да ее там сунули в архив среди прочих посланий от сумасшедших. Не подписался, конечно. Ты увидишь, что неподписанство – главный пункт предприятия в целом.

– А сейчас извините меня, если я…

– Поосторожнее, мальчик. От феноменальности мирские радости не утрачивают остроты. Ну а я жду других. Например, встречи с епископом.

– С епис…

Но он ушел в толпу, выпятив вперед торс, выставив когти, как бы навстречу земле, павший лев. Толпа вежливо пропускала его. При нем явно не было никакой посуды, но он шел взглянуть на mijregulu. Я собирался увидеть нечто совсем иное.

Отыскал Индовинелла-стрит после расспросов скептиков, предпочитавших свои магазинчики кровавому zab'y младенца Исы. Это была покатая булыжная улица с парой старомодных таверн и жилыми домами с обнесенными стеной садами. Дома были узкими, по компенсационно высокими – в четыре-пять этажей. В одном из них лежали в пренебрежении произведения, увидеть которые я приехал из такой дали, с таким трудом и, да, с такими страданиями. Студень не мог сообщить мне название или номер дома. По его мнению, была на нем когда-то деревянная табличка, но ее давно сбили то ли праздные мальчишки, то ли семья бедняков, нуждавшихся в топливе. Он посещал дом однажды много лет назад, но увиденное ему не понравилось. Ключ от дома висел на гвозде в лавке табачника, может, до сих пор висит, ржавеет. Он не советовал мне посещать дом: я безусловно увидел бы не утонченное искусство, а тошнотворное сумасшествие.

Я поднялся и спустился по Индовинелла-стрит, но не нашел никакого табачника. Зашел за информацией в таверну под названьем «Йо-хо-хо, ребята» и, пока стоял, ждал у покинутой стойки, услыхал голос, крикнувший из темноты: «Эй». Я оглянулся, осматривая темное помещение в поисках его источника.

– Эй.

Радаром нацелясь на смутную форму, я направился к ней: может, пьяный клиент. Но это оказался один из голубков, Аспенуолл, лысый, мясистый, с нарушенной координацией, трясущийся от спиртного. Привыкая к темноте, я четко разглядел этикетку бутылки у него на столе, прочел название: «Ром Аццопарди Белый Пес». Аспенуолл заговорил, дыша мощной сладостью:

– Правда, ненадолго хватило ублюдка?

– Кого? Удрал, да? Твой дружочек в священной рубашке?

– Вглубь. В глубину, как говорит эта сволочь. Говорит, тут великий поэт. Паломничество к великому поэту. Выпей.

– Только не на пустой желудок. Какой великий поэт?

– Тогда завтракай. Ленч-хренч. Любую чертовщину. Эй, вы там, – крикнул он за занавеску. – Еще сандвичей с говядиной, с сырым луком, и побольше горчицы.

– Вряд ли здесь есть Дижон, – заметил я, усевшись.

– Не так его зовут. Какой-то распроклятый британский поэт с каким-то таким кальсоновым именем вроде Вере де Вере, Мэджори Бэнкс или сэр Мармадыок Апыорасс.

– Значит, чудо он пропустил. А ведь мог окунуть свою драгоценную Божыомайку в драгоценную кровь.

– Эта проклятая Божьямайка, как ты говоришь, чуть нас не доконала в этом переходе. Религия на борту – нехорошо.

– По-моему, это я считался Ионой.

– Ты и есть Иона. Религиозный. А был еще другой, упоминания о котором я больше никогда не хочу слышать. Особенно при такой сучьей погоде, как та. Хотя, по-моему, не ты целиком виноват. Тот самый тип – настоящий вредитель.

– А, – сказал я, припомнив. – Это ты Майстера Экхарта имеешь в виду?

– Майстер Говнюк. Джек Экхарт – величайшая дважды сволочь, когда-либо точившая в роскоши зубы, глядя на голодных сирот. Увез меня и выкинул на мели, вонючка и крыса. Украл две крупные денежные идеи, обе мои, прикарманил деньги за их удушение, дважды мошенник.

– Что за деньги за удушение?

– Фирма платит, желая придушить идею. Например, вечная спичка погубила бы Крюгера, Крюгер платит, чтоб ее похоронить. Как называется это животное, которое ходит назад и вперед, с головой с обоих концов?

– Амфисбена. Вроде ящерицы. Ее не существует.

– Называется, да, и не существует? А та вещь существует. Холодильник с двумя дверцами. Я выдумал.