Сталинский проконсул Лазарь Каганович на Украине. Апогей советской украинизации (1925–1928) - Елена Борисёнок

Активные действия в области украинизации нового главы КП(б)У широко обсуждали и в республике, и в центре. Вопрос о масштабах проводимых изменений закономерно возникал у русской общественности. Украинские историки признают, что в этот период русско-украинские взаимоотношения в республике, особенно в восточных регионах, приобрели признаки конфронтации. Русские не имели статуса национального меньшинства, что, с одной стороны, «повышало общественный статус этноса, приравнивая его к украинцам», с другой, расширение и углубление украинизации не удовлетворяли «ту часть русского общества, которая была встревожена „насильственной украинизацией“»[311]. Действительно, несмотря на то, что в постановлении 1923 г. «О мерах обеспечения равноправия языков и о помощи развитию украинского языка» русский язык был назван средством взаимоотношений «с самым большим национальным меньшинством на Украине и с народами всего Союза, в частности, с русским народом»[312], тем не менее причислять русских к нацменьшинствам власти не торопились: «отношение к проблемам русских было разным и на местах (где на приглашение принять участие во всеукраинском совещании нацменработников ответили: „У нас нацменьшинств нет“), и в высших правительственных кругах (где русских меньшинством не считали)»[313].

Ситуация для властей осложнялась тем, что русские составляли большинство населения крупных городов, к тому же пролетариат Советской Украины был русским (или по крайней мере русскоязычным). Активные усилия украинизаторов вызывали недовольство в русской рабочей среде. Были случаи, когда рабочие срывали объявления только потому, что они были написаны по-украински. Имели место случаи, когда составленные на украинском языке коллективные договоры забрасывались грязью[314]. Шахтеры Артемовского округа признавали, что «у них на шахтах „по-украински говорят только в шутку, а если говорят о чем-то серьезном, то только по-русски“»[315]. Рабочие юго-восточных промышленных областей УССР к необходимости изучения украинского языка относились явно негативно. Даже те из них, кто немного владели украинским, не пользовались им. «Некоторые товарищи знают много украинских слов и фраз, но „стесняются“ начать говорить, — сообщалось в одной из пропагандистских брошюр Днепропетровской окружной комсомольской организации. — Такое стеснение беспочвенно и достаточно наивно, ибо зазорно теперь совсем не знать украинского языка»[316]. Судя по сохранившимся в архиве «данным по обследованию национального состава рабочих и служащих Украины на май 1926 г.», украинцы предпочитали выписывать газеты и журналы на русском языке (78,9 % против 20,5 % украинских изданий), а среди русских эта цифра достигала 96,1 % (на украинском — только 3,2 %)[317]. Между тем для украинского руководства оставался нерешенным вопрос, каким образом осуществить «смычку» русского пролетариата с украинским крестьянством. По данным переписи, произведенной ВУСПС в апреле 1926 г., национальный состав украинского пролетариата (за исключением безработных и батрачества) был следующим: украинцев — 49,9 %; русских — 31,6 %; евреев — 12,8 %; прочих — 5,7 %[318]. Что касается разговорного языка рабочих и служащих, то здесь картина имела существенные отличия от полученных данных по национальному составу: на украинском языке говорили — 33,2 %; русском — 66,0 %; еврейском — 7,5 %; прочих — 3,1 %[319]. Среди грамотных рабочих на украинском языке читали 40,2 %; русском — 91,2 %; еврейском — 7,1 %; прочих — 6,2 %[320].

И. В. Майстренко, вспоминая о своей жизни в Харькове 1920-х годов, давал следующую характеристику семьи своей жены: «Это была русифицированная украинская семья, как почти весь харьковский рабочий класс, но с определенными „малороссийскими“ традициями: мой тесть охотно посещал украинские театры (только украинские) во время их спектаклей в Харькове (театр Кропивницкого и другие). Семья была певучая, и тесть с братьями хорошо исполняли украинские песни. Но язык в хате был русским»[321]. По словам Майстренко, его тесть «аккуратно читал газету „Харьковский пролетарий“, которая вскоре была украинизована и стала называться „Соцiялiстична Харькiвщина“. Поскольку русской газеты в Харькове не было, мой тесть вынужден был (со скрежетом зубовным) читать украинскую газету. Но не из-за какого-то отвращения к украинскому, а по техническим причинам: украинская транскрипция была ему незнакома, да и к „мужицкому“ языку было легкое пренебрежение. Кроме того, немало литературных слов и выражений были ему незнакомы, хотя сам он происходил из уездного городка Валки на Харьковщине. Однако к украинской газете мой тесть быстро привык…»[322] В то же время его жена Зина «хотя и зачитывалась украинской литературой (ее излюбленным писателем был Хвылевой), однако говорить по-украински так и не стала. Украинская флегматичность и неповоротливость так и затормозили ее полную украинизацию, которую она в политическом плане целиком принимала. Когда она пошла работать на село как врач, то письма мне писала по-русски, а я ей отвечал по-украински…»[323]

Все чаще стали раздаваться голоса о том, что пролетариат на Украине по этническому происхождению является украинским, однако подвергшимся русификации царского правительства. Так, в 1925 г. свое мнение по поводу национального вопроса на Украине высказал В. П. Затонский, назначенный в декабре 1924 г. секретарем ЦК КП(б)У. Он отмечал, что на Украине пролетариат («хотя и вышедший из украинского села в город»), «поддался влиянию русской культуры», что было «здоровой тягой к единству рабочего движения». При этом, когда «на севере победила революция, а на Украине Петлюра», в пролетарских районах «самый украинский язык считался контрреволюционным». Однако сейчас, подчеркивал Затонский, «было бы величайшей нелепостью предполагать, что национальный вопрос на Украине может быть окончательно разрешен при условии, если пролетариат и крестьянство будут и впредь национально обособлены». В данной ситуации, по Затонскому, «лучшим выходом была бы украинизация пролетариата» (потому что «русификация крестьянства вещь немыслимая, а поэтому вредная»), однако насильно украинизировать рабочих нельзя, «можно лишь помогать естественному ходу вещей». Таким образом, по его мнению, необходимо, «не входя в столкновения с непосредственным желанием масс», делать все, чтобы рабочие не забывали «своей украинской речи», украинизировать школы для детей рабочих[324].