Пустячок с десятью нулями - Марина Серова

— Спрашивал меня: где она? Как ее найти? — возбужденно начала говорить Галина Григорьевна. — А я ему и говорю: дачу, мол, уже год как продала. Говорю, тебе зачем? А он мне: «Инструмент Василию оставлял, еще тогда, до того, как он сел, забрать хочу, нужен он мне». Василий как бы сказал ему, где этот самый инструмент оставил. Он ведь с ним вместе сидел, в одном бараке.

— Как, и он тоже? — Я просто и не знала, что думать. Действительно, удивляться или смеяться? Сегодня положительно был вечер неожиданностей.

— И он, — Безбородина кивнула, будто страшно боялась, что я ей не поверю. — Только он всего два года получил. В позапрошлом году сел, а в этом вышел.

— Ну и что?

— И все. Больше он не заходил.

— Так, значит, как его найти, вы не знаете?

— Не знаю, — призналась Галина Григорьевна.

— А какие-то общие знакомые у вас есть? Вот, например, Любка, кто она такая? Откуда вы ее знаете?

— К мужу когда ездила на свидание, так он меня и попросил. Сказал, что Данилке нужно весточку ей передать. Она тут недалеко живет, почти на нашей улице, туда подальше, ближе к Волге.

— А где это? Вы адрес помните? — нетерпеливо спросила я.

— Адрес уже не помню. Зачем он мне? Так объяснить могу, — пообещала Безбородина и как могла растолковала мне, что и где. — Она в «полосатых» домах живет.

Я уже собиралась уходить, окрыленная новой информацией, но тут отдернулась белая занавеска, и проем двери в кухню заполнил собой атлетического сложения жгучий брюнет.

И хотя лицо у него было европейское, в повадке двигаться и держаться чувствовалось что-то неуловимо азиатское. И еще он чем-то смахивал на артиста. Густые черные волосы, правильные черты лица, горделивая осанка. Вот только глаза абсолютно все портили, несколько нарушая приятное впечатление. Взгляд у него был хищный, острый. Он ощущался почти физически. Будто тебя кто-то сверлит или режет пополам остро отточенной бритвой. Было в этих глазах нечто птичье, ястребиное. Так хищник смотрит, когда выискивает беззащитную добычу, взлетев высоко в небо над открытым бескрайним полем.

— Здравствуйте, — громко сказал обладатель ястребиных глаз, увидев меня.

— Сейчас ужинать будем, — оповестила Галина Григорьевна человека с птичьим взглядом, который спокойно прошел мимо нас в другой конец дома.

«Наверное, это и есть квартирант», — подумала я.

— Ну, спасибо вам большое. Извините, что отняла у вас столько времени, — стала я прощаться с Безбородиной.

— Оставайтесь с нами ужинать, — предложил вновь возникший перед моим взором человек со взглядом ястреба, расплываясь неожиданно в доброй, любезной улыбке.

— Нет, благодарю вас. Меня, знаете ли, дома ждут, — отказалась я.

— Что ж, как хотите. Хотя вы зря отказываетесь. Это я вам как знающий человек говорю.

Однако я предпочла распроститься и с хозяйкой дома, и с ее квартирантом. «А он, как видно, человек общительный, квартирант этот, — подумала я, пересекая двор. — Такой при случае за словом в карман вряд ли полезет. Да и от комплексов явно не страдает».

«И все-таки интересно, кто это мог быть? — продолжила я свои размышления уже в машине, вспомнив о проколотых шинах моей машины и телефонном звонке незнакомца. — Неужели Мерзляков, который так сильно обеспокоился моим появлением во дворе дома номер шестьдесят четыре? И как в таком случае он мог узнать, где я живу? Что-то я не заметила, чтобы за мной следили».

Словом, загадок было много.

Я продолжила свои поиски на следующий день и направилась к тому месту, куда в свое время сердобольная Галина Григорьевна передавала посылку от Данилы Мерзлякова к таинственной подруге по имени Люба.

Моя вишневая «девятка», проследовав по улице Радищева, поскольку дорога здесь была наиболее подходящей для крутого спуска и не менее крутого и продолжительного подъема машин, повернула направо и неторопливо поползла по дороге. А я тем временем пристально высматривала нужное мне строение.

«Полосатыми» в Тарасове называли пятиэтажные дома, которые в силу однобокой и стандартной архитектурной мысли эпохи застоя были лишены возможности бросаться в глаза окружающим, а потому однажды были выкрашены полосами в разный колор. Широкие серые, а в некоторых случаях рыжие продольные полосы делали их объектом повышенного внимания. Они как бы служили ориентиром, точкой отсчета в некой системе координат. Когда кто-то кому-то пытался объяснить, указывая дорогу, то, не ломая голову, так и говорил: «Слева от полосатого», «Справа от полосатого», «За полосатым» и так далее.

Проезжая вдоль вытянувшегося слева от дороги бесконечно длинного скверика, я очень быстро обнаружила каменную коробку, напоминающую кусок матросской тельняшки. Хотя нет, больше это походило на многоэтажную, огромную сторожевую будку на каком-нибудь контрольно-пропускном пункте.

Прижавшись к тротуару, я покинула дорогое моему сердцу средство передвижения отечественного производства и спокойно направилась к дому, намереваясь содержательно побеседовать с одной из его жиличек. Я даже и не обратила внимания на двух молодых людей, которые выбрались из белых «Жигулей», стоявших неподалеку. Парочка тем временем шла неторопливо за мной, след в след. У подъезда они нагнали меня, и мы все трое вошли в дверь. Я как ни в чем не бывало заняла место в лифте и встала так, чтобы не стеснять своих попутчиков.

— Вам куда? — спросила я вежливо, пребывая в хорошем настроении.

— Нам на последний, — пояснил парень в разрисованной майке и с головой, напоминающей страусовое яйцо благодаря модной среди некоторых слоев молодежи прическе, а вернее, полному отсутствию таковой.

Я надавила кнопку четвертого этажа, и кабинка лифта тронулась. Но через несколько секунд она замерла между этажами.

Черноволосый высокий субъект с короткой челкой, в тренировочном костюме из комбинированной ткани, чуть широковатом и почти новеньком, спокойно и уверенно надавил на кнопку с надписью «Стоп». И почти одновременно с этим лысый быстрым движением положил свою ладонь поперек моего лица, прижав голову к стенке так сильно, что я не смогла ее повернуть, не то чтобы высвободиться. Я уже попыталась было прибегнуть к помощи рук, безрезультатно пробуя сладить с крепкой лапой, наложенной на мой рот, пустить в ход колени и каблуки или хотя бы крикнуть, но неожиданно напавший на меня молодой человек продемонстрировал зажатый в другой руке нож, который прямо перед моими глазами, смачно хрустнув пружиной, выпустил гладкое, блестящее в приглушенном свете, лезвие-жало. Парень навалился на меня и тихо процедил:

— Тихо, не дергайся, не то хуже будет. Не дай бог, вякнешь что-нибудь. Это будет последний звук из твоей поганой глотки. Поняла?

При этом его товарищ даже не вмешивался. Он просто стоял рядом и с интересом наблюдал за происходящим, спокойно ухмыляясь.