Вдали от дома - Питер Кэри

– Что?

– Говорит четко.

– Моя мама плохо слышала.

– Вот оно: у всего в этом мире есть причина. Что до карт, вы определенно унаследовали эту способность.

Я не поведал ему, что ни мать, ни отец не ориентировались в пространстве, а мой брат-нацист вечно терялся по дороге к товарищам-арийцам в долине Бароссы[53]. Вместо этого я позволил себе бокал пива и страдал от жуткого похмелья, которое продолжилось до полудня следующего дня: тут я обнаружил себя возродившимся в качестве штурмана «эф-джей холдена», пока Коротышка Боббсик летел как сумасшедший по грязным лесистым дорогам Брисбен Рейнджес[54] и камешки рикошетили от автомобиля, а огромные деревья заслоняли мне вид, когда он проскальзывал смертельные извивы. Мы проносились как молния по прямым пролетам с крутыми поворотами, нас подкарауливали головокружительные бездны. Он выполнил поворот на ручном тормозе над пропастью, и при остановке голова моя еще качалась, как у пластиковой собачки.

Во время всего этого «обучения» ожидалось, что я буду держать стопку записей, которыми он снабдил меня, и спокойно читать их под рев мотора.

– Видите, – сказал Коротышка. – Это у вас в крови.

Беверли сказала, она бы никогда не смогла жить в Марше. Она бы сдохла от скуки. Мне городок подходит идеально, признала она, ведь моя жизнь – одна прямая линия. Я была миссис Посредственность. Ее жизнь похожа на ронган, гугли, бози[55] – крикетный мяч, который, казалось, должен полететь в одну сторону, а летит в итоге в другую. Это про нее, думала она, но в итоге именно я оказалась миссис Ронган. Хоть мне этого и не хотелось.

Все, кто приезжает в Марш, удивляются, какой это милый городок. Его трудно заметить – он притулился возле Энтониз-Каттинг. Если и существует военный мемориал красивее, чем наша аллея Славы, я никогда о ней не слышала. Все деревья на аллее были посажены в честь погибших мальчиков. У каждого дерева есть имя. Погибшие мальчики стали огромными вязами, они соединяются кронами над дорогой и дарят ощущение покоя. Так вы въезжаете в город. Вы проезжаете под ними, словно идете между рядами церкви, мимо яблочных садов, местных контор, игроков в боулинг на траве.

Можете бродить по широким улицам и глазеть на нашу скучную жизнь. Вы не найдете звука восхитительнее звона молота в кузне. С другой стороны, для вас может оказаться неожиданностью, что с чертовой миссис Гатри из государственной школы вполне станется выдать ваших детей на руки деду.

В день, когда приехала Беверли, полиция искала моих похищенных детей. В кухне было так тихо и тревожно, что наши тикающие часики «Уэстклокс» действовали мне на нервы. А затем, боже правый, тишину разорвало. Железо заскрипело, дерево затрещало, я почувствовала ногами, как пол задрожал, словно лишился несущей основы.

Снаружи в трех футах от задней двери я увидела автомобиль с длинным алюминиевым прицепом, часть которого была вскрыта, как банка с сардинами.

Два унылых мальчика вылезли из машины. Я была поражена, узнав сыновей сестры. Фонси и Тео оглядели мой дом с ненавистью. Они были темными от загара, в купальных костюмах, как и водитель – Беверли, которая щеголяла в ярко-розовом слитном купальнике безо всяких украшений и в туфлях на высоких каблуках.

Она ободрала фургон, провезя его вплотную вдоль всей длины моего дома. Между тем Баххубер стоял у забора, приподняв в знак приветствия помятую шляпу. Мужчины дураки. Сестра улыбнулась и кивнула, задрав носик, который слишком часто нахваливали.

– Э-гей, – позвала она меня.

Э-гей? Я ждала объяснения, извинения. И первое, что она сказала, когда подошла ко мне?

– Симпатичный мужчина, – заявила она.

Даже когда я обратила ее внимание на повреждения, она объявила, что мне повезло в отличие от нее. Теперь ее фургон серьезно сломан, а дому требовался лишь мазок краски. Телефон зазвонил. Я решила, что это полиция. Телефон замолчал. Баххубер пялился, как я подумала, на аккуратный зад Беверли. Он не видел, что натворил фургон? Не видел предупреждение, на лбу у нее написанное, то, как склонялось ко мне ее тело, словно голодный зверек, и отдергивалось (настороженно отдалялось), ожидая страшного отпора? Любой слушатель викторины знает, что некоторые плоды сообщают птицам о том, что они ядовиты. Можно было бы ожидать, что король викторины сможет раскусить мою сестру, но нет: он снял шляпу и улыбнулся. Так вот как мисс Кловер украла у него шоу?

«И он вырывается вперед, – подумала я, – мистер Умелец отправляется чинить и исправлять, прислонив лестницу к моей стороне забора».

Я провела сестру в кухню, где она уже не могла производить впечатление на публику. Она не спросила о моих детях, а стоило. Она ничего не слышала, пока не нашла радио и не уселась за столом с пепельницей и сигаретами. Когда я заговорила, она на меня цыкнула. Ей требовалось послушать скачки.

Ее мальчики исчезли в гараже, где в ожидании их грязных пальчиков стоял новехонький «эф-джей холден».

Я заварила чай и услышала, как сестра проиграла ставку. Будь у меня лишь половина мозгов, я бы все равно поняла, почему у нее нет денег.

– Он одинок? – поинтересовалась она.

Я сказала, что сосед учитель, то есть его зарплата не удовлетворит ее потребности.

– К нему приходят женщины, – сообщила я.

И тут появился чертов Баххубер, постучал в сетчатую дверь. С ним была лестница и коробка с инструментами, он готов был по-соседски помочь моей израненной стене. Я бы предпочла его не впускать, но тут была мисс Джилонг, цокающая по линолеуму изящными туфельками.

– Беверли Глисон, – представилась она.

Ей было тридцать пять лет, и она была в купальнике.

– Вилли Баххубер, – ответил он.

– Какое музыкальное имя.

– Как Бах, вы хотите сказать?

Беверли улыбнулась и нахмурилась одновременно. Я сказала Баххуберу, что у нас с миссис Глисон есть дело, и потащила распутницу в гостиную.

– Что ты делаешь? – зашипела она.

Я сказала ей держаться от него подальше. Он достаточно исстрадался.

Конечно, она заявила, что я втюрилась в него, и я чуть не залепила ей пощечину, но зазвонил телефон, и это был констебль «Крендель» МакИнтайр, которому позвонил Рон Дёрэм и сказал, что Дэн Бобс бедокурит у реки Лердердерг.

– Что с детьми?

– Не волнуйтесь, – сказал он, – они с дедом.

Он был болваном. Ничего не понимал. Я бросила трубку, чтобы разобраться с сестрой и ее грязной ухмылкой. Если мое лицо и было красным, то совсем не по той причине, что она предполагала.