Светлячки на ветру - Галина Таланова

Когда Вика решила сдать на водительские права, то дома началось целое движение сопротивления. Машина была папина, но водил ее Глеб — и пускать жену за руль он явно не желал. Ей внушали, что дело это не женское, что надо заниматься ребенком, а не ходить на «вождение», что у нее руки вставлены не тем концом и с ребенком вечерами сидеть он не будет. Вика выдержала осаду, две недели они не разговаривали.

Так стало почти всегда. Если она посылала тезисы на конференцию, то Глеб тут же посылал на две. Если она писала статью, то Глеб писал две. Она была рада его продвижению и понимала, что в какой-то мере заводит его и стимулирует к движению вверх своим примером, но ей было очень тяжело, что ревность к успехам супруга витала в доме. Этого она не понимала. Глеб становился все мелочнее. Раньше менялась погода, теперь изменился климат. Она всегда думала, что надо делать все возможное, чтобы им друг с другом было хорошо. Она так и старалась. Теперь же чувствовала, что Глеб будто злорадствует, если у нее что-то не выходит и ей что-то не дается.

Раньше были грозы со снующими проворными молниями, освещавшими перекошенное яростью лицо, и с шумными ливнями, после которых все зеленые побеги надежд были побиты, но дышалось легко, духота растворялась в отшумевших каплях и благодатная почва впитывала влагу, чтобы дать силы выпрямиться в полный рост поникшим травам, становясь еще мощнее и сильнее. Теперь начались нудные дожди, еще не осенние, моросящие, а августовские, изводящие душу ощущением скорого конца, когда влага стоит в воздухе промозглым туманом, вызывая дрожь и желание прижаться к теплому человеческому телу. Когда знаешь, что еще лето, еще должно быть тепло: еще только август, но дождь день за днем настойчиво барабанит кулачками в окно, требуя впустить в дом. И вот уже серая туча с торчащими клочьями ваты впорхнула в форточку и примостилась на лице, а дождь продолжает стучать с надрывающей сердце тоскливой обреченностью цинкового звона по крышам и карнизам. Вике все чаще хотелось вернуть то время, когда она была девочкой, летящей под потолок в папиных руках, и дух захватывало счастьем. Все больше хотелось участия и понимания. Но нет, что-то ушло из их отношений необратимо.

Годы иногда только приближают прошлое. Она вспомнила, как она влюбилась: ее погладили по голове, как маленького ребенка. Или мы живем только мгновениями? Запоминаем лишь сгустки жизни. Тогда почему вот это прикосновение она пронесла через годы? Может быть, потому, что оно было неожиданно, а ждала она чуда, любви и понимания? Потом ей всю жизнь будет хотеться, чтобы ее взяли за руку и перевели через дорогу, по которой все куда-то мчатся, не видя нарисованной на шоссе зебры.

Когда в НИИ стали платить так мало, что двух зарплат еле хватало на то, чтобы оплатить их просторную квартиру, купить крупу и макароны (от мяса отказались почти совсем), к тому же зарплату просто задерживали, все же встал вопрос о новой работе Глеба. Ему пришлось уйти из НИИ, и он устроился в фирму, перегоняющую автомобили клиенту от границы с Польшей. Жить они сразу стали лучше, питались теперь хорошо, но виделись друг с другом еще меньше, чем раньше. Глеб приезжал домой только на день-два. Может быть, это было и к лучшему, так как сил на ссоры теперь не было. Он был кормилец — и никто больше не вышибал ему мозг жалобами, что он не помогает дома. На такие глупости, как уборка, стирка, готовка, времени теперь у него не было.

Новая работа принесла материальное благополучие в семью, но Глеб стал выпивать. Вика никак не могла понять, как перегонка машин связана с нетрезвостью, но, видимо, так в этой системе было заведено: обмывать удачную сделку. Тошнотворная аура винных паров сопровождала теперь Глеба после всех удачных заключений контрактов.

Так продолжалось почти год: Глеб успел привыкнуть к своей новой работе — и она все меньше вызывала у него печаль сродни той, какая внезапно бывает, когда видишь в августовскую звездную ночь, как падает звезда, сгорая на лету и превращаясь в хлопья сажи, растворившейся в антрацитовой ночи. Легкая печаль о несбывшемся, которая все реже и реже, все приглушеннее покалывает сердце иголками побуревшей и облетевшей хвои… И вечнозеленая сосна когда-нибудь высыхает.

В сентябре Глеб с товарищем перегоняли очередной джип. В Бресте заметили белый «Спринтер», из его окна высунулся по пояс какой-то мордоворот и требовательно помахал рукой: стой. Глеб помотал головой. Тогда пасущие их машину обошли ее слева — и повторилось то же самое: машут, чтобы остановились. Глеб с напарником неожиданно уперлись в замерший троллейбус. Включили левый поворот и попытались продолжить движение. Да не тут-то было! Троллейбус тронулся, но… Откуда ни возьмись впереди оказался какой-то грузовой фургон и еще один джип. Попытались сдать назад — позади опять тот же белый «Спринтер». Все, приехали. Зажали.

Из обоих внедорожников вывалили пять крепких ребят с квадратными плечами и такими же квадратными каменными физиономиями с прыгающими желваками на скулах и подошли к ним.

— Открывай двери! — заорал один из них.

Другой показывает молоток:

— Не откроешь — стекло сейчас полетит на хрен.

Нехотя открыли, решив не связываться.

Тут же двое мордоворотов сели в их новенькую машину, и начался «базар»:

— Ну, че, надо платить. За джип у нас такса 500 баксов.

— Да вы че?! У нас столько нет!

— Коль нет, так побьем стекла, пробьем радиатор, попинаем двери! И стойте тут, считайте, во сколько вам это встанет!

Отвалили, только когда получили свой оброк. Написали слово «пропуск» на клетчатом листке, вырванном из школьной тетрадки: «31-й снял. Не тормозить. Хредя»:

— Если будут впереди тормозить, покажете эту «ксиву»!

Следующей их вынужденной остановкой оказался гаишный пост. Гаишник, криво ухмыляясь, долго рассматривал их права, сличал фотографии с их измученными и запылившимися в дороге лицами, потом спросил, благополучно ли проехали город, — и, услышав утвердительный ответ, снова усмехнувшись, отпустил.

Успешно доехали до Смоленска. Спать каждую ночь в машине — и иметь ясную голову было не очень-то легко, поэтому руководство фирмы разрешало иногда ночевать в гостинице. Так они и поступили. Устроившись в отеле, пошли с напарником поужинать в кафе. К ним подсели двое белорусов, разговорились о жизни, выпили, просидели аж до закрытия кафе, расслабившись и отдыхая от дороги.

Как попали в забронированный номер, Глеб помнит смутно, но проснулся он точно в своем номере. После завтрака, рассчитавшись с администратором на стойке регистрации, с гудящей головой вышли на улицу — и обнаружили, что машины нет. Позвонили в «эвакуатор» со слабой надеждой, что машину отогнали в алчном азарте содрать с приезжих «туристический сбор», уже с нарастающим ужасом понимая, что машину украли.

После злополучной поездки Глеб с напарником были поставлены «на счетчик». Подельник Глеба был еврей и срочно эмигрировал в Израиль. Следует отдать ему должное: он предложил Глебу помочь с эмиграцией, но Глеб побоялся, что тогда будут доставать его семью. Был бы он свободен, он бы, не раздумывая, улизнул.