Серебряный меридиан - Флора Олломоуц
Шрифт:
Интервал:
Поставив на стол чашки с обжигающим кофе, она села напротив него. Он сделал глоток.
— Ух… какой крепкий. И… необычный вкус.
— Это бичерин.
— Что?
— Он сварен по-турински.
— Как это?
— В нем есть горький шоколад.
Джим усмехнулся.
— Что?
— И тоже, как Марсала — похоже на тебя.
— «Ты есть то, что ты ешь».
— Это верно. Оказалось, тебя невозможно найти в Интернете, почему? — он сменил тему.
— Я предпочитаю быть подальше от посторонних глаз.
— Но ведь ты работаешь перед микрофоном, фактически перед публикой, на глазах у всех. В твоем случае — на слуху у всех.
— Да. Знаешь, когда ты на сцене, это не значит, что ты готов отвечать на пустые вопросы и спорить ни о чем. Сцена и микрофон защищают от ненужной информации. Интернет — другое дело.
— Парадокс, но правда, — согласился Джим. — Поэтому ты взяла псевдоним?
— Виола — мое настоящее имя. Второе — Фрея — мне нравится меньше, а Кальбфелль — моя девичья фамилия. Она с трудом произносится и всегда коверкается. У меня, почему-то, все не просто — это я об именах.
— Интересно, что означает твоя фамилия?
— Телячья шкура — по-немецки.
— Это любопытно… — он сделал паузу. — В елизаветинское время из телячьих шкур делали пергамин. Думаю, тебя удивит, что в моей библиотеке в Норфолке висит работа твоего однофамильца. Правда его звали на французский манер — Виллан. Это означает то же самое, что велень, телячья шкура.
— Ведута Венеции? Джим, значит, она действительно существует? И принадлежала Джеймсу Эджерли?
Он кивнул.
— Да. И он действительно работал в издательстве Ричарда Филда.
Виола глубоко вздохнула и посмотрела так, будто увидела горизонт.
— Джек Эджерли получил копию венецианской гравюры в подарок. Он сам — автор нашего фамильного экслибриса. Я долго вчитывался в сонеты и пьесы. Они сказали о многом.
Виола повернулась, будто хотела что-то взять, но вдруг положила руку ему на плечо, ласково погладила и быстро отошла. Он выдохнул и, неловко взяв со стола стаканы и бутылку, спросил:
— Ну, как там дела? Готово?
— Думаю, да.
— Тогда меняемся — мне горячее, тебе — горячительное.
— Ты — рыцарь!
Джим осторожно вытащил противень и, перекладывая пиццы на большие подогретые тарелки, засмеялся и сказал:
— Он не знает страха. Он не знает упрека. Он вообще ничего не знает.
— Не кокетничай!
— Как можно, что ты!
Они поднялись наверх. Здесь она предложила ему сесть за письменный стол, а сама, шагнув босой ногой на кресло у стола, по-турецки устроилась в нем.
— Прошу! — сказала она.
Он не двигался, глядя на нее.
— Что? На что ты смотришь?
— Это твоя ТАРДИС?[45] — кивнул он на кресло.
— Что-то в этом роде.
— У меня тоже есть что-то в этом роде.
Стол?
Тахта. В библиотеке.
На письменном столе он увидел стопку папок. Это были сценарии и пьесы, подобранные к его приходу.
— Можно? — спросил Джим.
— Конечно.
Он сел за стол и, раскрыв лежавшую сверху папку, погрузился в чтение. Она следила за его лицом и движением рук, по которым можно было судить о чувствах, вызванных прочитанным. Время шло, стопка прочитанного росла. Виолу поразила его способность читать с такой скоростью и, судя по всему, очень внимательно. Вдруг он покачал головой.
— Что? — спросила она.
— Мне нравится твой прием выстраивать сюжет — например, без начала и, конечно, неожиданные концовки.
Закончив читать, Джим оперся лбом о левую ладонь и медленно перевел взгляд на Виолу.
— Что скажешь?
— Это ты.
И это не был вопрос.
— Я, — ответила она. — Кажется, я могу написать текст на любую тему с любым сюжетом. Однажды, когда я была подростком, поэт-редактор, который впервые опубликовал мои стихи, устроил мне что-то вроде экзамена. Он, по мере того, как я приносила новые стихи, предлагал мне разнообразные темы для стихов и прозы. И сказал тогда: «Талант отличается от гения тем, что имеет границы. В какой-то момент обнаруживается неспособность сделать что-либо на определенную тему в предлагаемой форме. Пиши». И я начала писать на заданные им темы. Это продолжалось около года. Когда он попытался меня остановить, я напомнила о его предложении — распечатать все, что будет готово к тому моменту, когда он предложит завершить эксперимент. Когда картридж закончился, а стол был завален, он сбежал. Его терпению надо отдать должное. Кстати, этот же редактор был сторонником идеи, что женщине-поэту свойственно эксцентрическое сексуальное поведение. И еще он говорил, что гениальным поэтом может быть только мужчина, а просто поэтом — женщина, которая любит женщин. Я не то и не другое, Джим.
— Я знаю.
Возникла пауза.
— Почему у тебя так мало опубликованных вещей? — спросил он.
— На самом деле не так уж и мало. Довольно много программ для радио, сценариев видовых и документальных фильмов и тех, что ждут своей очереди. А самое главное — это мои переводы и сборники стихов. К сожалению, то, что вышло, больше известно в Европе, чем здесь. Но остановиться я не могу. Я пишу, как дышу.
«Я люблю тебя, — думал он, — у меня хватит терпения ждать, пока ты пишешь. Всегда. Всегда».
— Зимой пишется лучше всего, — тихо сказала она, — особенно, если много снега.
— А я с зимой расстаюсь легко. Весной и особенно летом много дел — фестиваль.
— Хорошо, когда знаешь наперед, что будешь делать. У меня так не получается.
— Давай попробуем.
— Что именно?
Он наклонился к ней и взял ее руки в свои.
— Попробуем осуществить наш первый план. Я ищу голос для записи романа. Женский голос.
— Записать «Перспективу»? С тобой?
— Да.
— Джим, это лучший подарок в этот день в моей жизни.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!