Тайное оружие Берии. «Собачий спецназ» НКВД - Юрий Любушкин

; Кроме того, мною срочно отдано распоряжение, чтобы при любой возможности вывозить тела и вещи русских спецотрядовцев, убитых в бою, к месту постоянной дислокации диверсионных отрядов и только после этого подвергать их тщательному осмотру.

Убедительно прошу Вас выделить необходимое по штату количество переводчиков для диверсионных отрядов (желательно из числа прибалтийских–остейских немцев) в связи с гибелью нескольких человек (переводчиков) за последний период времени, о чем изложено выше.

«____» октября 1941 г.

Начальник Восточного

управления Абвера,

генерал–лейтенант

«__________»

Smolensk,

Восточный фронт.

Резолюция адмирала Канариса на данном докладе (внеочередном донесении)

Анализ последних событий показывает, что пленение их практически невозможно. Поэтому при обнаружении их открывать огонь только на поражение и полное уничтожение, самим избегая неоправданных потерь. В самое ближайшее время в Ваше распоряжение будет выделено необходимое количество переводчиков.

Руководство Абвера вышло с ходатайством к рейхсмаршалу Герингу о создании совместно с командованием Люфтваффе группы армий «Центр» специальных авиаподразделений по разведке, обнаружению и полному истреблению русских спецгрупп (отрядов) с собаками–минёрами. По необходимости Вы будете вправе активно задействовать такие силы Люфтваффе при проведении Вами совместных операций. И впредь использовать все приданные Вам подразделения, в том числе и Люфтваффе, по максимуму.

Раненых пленных русских не подвергать на месте захвата различным степеням устрашения, а передавать в ближайшие санитарно–госпитальные подразделения Вермахта.

Мною уже отданы на сей счёт распоряжения через объединённый штаб фельдмаршала фон Бока медицинской службе группе армий «Центр» всячески оказывать содействие по н ашей первой просьбе в лечении и спасении жизни доставленных Абвером раненых пленных русских, доводя их до полного выздоровления.

Адмирал фон Канарис

«____» октября 1941 г.

Берлин, штаб–квартира Абвера.

Наделал, конечно же… Не мог не наделать.

Помотала их фронтовая судьба за последние горькие безотрадные полтора месяца. Будь она неладна! И горя, и лиха – всего нахлебались. На всю оставшуюся жизнь. Люди извелись, с ног падают от смертельной усталости, а на собак и вовсе смотреть жалко. Каково им на войне? Не приведи господи… Но лучшие куски им из своего незамысловатого пайка отдавали проводники. Знали, какая им предстоит работа. Знали, что…

Да что говорить – оттуда не возвращаются. И этим все сказано. А слова… Слова – пустое.

…Вот и случилось у Леды и Бурьяна то, что и должно было случиться от недогляда и скученности людей и собак. Да и порой в укрытии, лесочке каком, при выдвижении на позицию собаки частенько были без присмотра. Не уследишь за всеми – хоть ты тресни! И как тут уследишь в изнурительной толчее, где смерть каждую секунду настойчиво дышит тебе в затылок. Где и бытовые условия – точнее полное отсутствие таковых – по принципу: не до жиру, быть бы живу. Это на «базе» все было по максимуму: ухоженные домишки для офицерского состава, обжитая, по–домашнему, казарма для рядовых и сержантов. А четвероногим питомцам и вовсе хоромы, не то что у них на заставе под Брестом. Чистенькие, ухоженные вольеры каждому псу. Загляденье!

…Первым заметил неладное Никита. Но решил до поры до времени ничего не говорить о своём открытии командиру отряда. Но шило, как известно, в мешке не утаишь. А тут такое…

— Леда у тебя щённая? Не уследил? Бурьян постарался? – от вездесущего майора Ковалёва, их Сан Саныча, ничего не скроется. – Не ко времени все это. Не ко времени.

Так тайное стало явным.

— Ну не казни ты себя так. – Майор решил приободрить захандрившего Никиту. – Что случилось, то случилось. Вспять не вернёшь.

И вдруг неожиданно улыбнулся, красивая была у него улыбка.

— Может, ещё все образуется, а–аа? Как сам‑то думаешь? И отправим Леду на базу. Щенки породные будут, классные. Вон Бурьян какой – и стать в нем и рабочие качества отменные. Любо–дорого посмотреть. Редкий, племенной пёс…

По глазам Никита видел, что хотел майор сказать – «жаль такого терять». Но промолчал, зная, что сейчас творится на душе у лейтенанта.

Но «все ещё образуется» так и не суждено было стать дополнением, как следствие, «к лучшему». За несколько часов обстановка на их участке фронта, как и на всем фронте, катастрофически изменилась. Немцы начали массированное наступление. Оборона трещала по швам. Да и швы те – жиденькие стрелковые части, обескровленные в предыдущих изматывающих боях. И всем казалось, что катастрофа неминуема… Немец прёт и прёт, как оглашённый. И танки у гада на острие атак.

До Леды ли теперь? А уж тем паче до будущих щенков… Здесь каждый пёс–подрывник на вес золота. Какие уж тут нежности, скажите на милость? А противотанковых средств по–прежнему с гулькин нос. Вовсе нет. Вот такая она страшная арифметика войны. Или – или… Все, предел! Отступать дальше некуда. А раз так, ПТРы пехоты не в счёт, вся надежда командармов только на них, спец. подразделения НКВД СССР. Выручайте, псы пограничные, из беды столицу–матушку. Час ваш пробил!

То, что он пробил, хорошо все понимали в отряде и мотались от одного участка фронта на другой, как заведённые. Где было тонко и где рвалось, как назло, чаще всего. Хоть и падали с ног от смертельной усталости. Но…

— Не ныть, не хныкать, не поддаваться обстоятельствам. Делать своё дело, чему вас учили, товарищи лейтенанты. Вбейте это себе в голову до самого окончания войны. – И эти слова майора в прифронтовом лесочке перед выходом на позицию и приказ, и наставление, и напутствие. И не только для них. Для него самого тоже.

И не хныкали, и не ныли, и не поддавались обстоятельствам. Но силы отряда таяли не по дням, а по часам. Велики были потери. Слишком велики. И не только в их отряде…

Цена их потерь мало кому ведома, на то они и секретные спецподразделения грозного ведомства. Их учёт по «л/с» не в армейских штабах вовсе. Прибыли, сделали своё дело и дальше. Если есть ещё кому делать. Но ни один вражеский танк не прошёл, где были они. Люди и собаки делали своё дело. А для этих немногословных людей все же собаки были на первом месте. И не потому, что каждый выход на цель – это смерть, и не потому, что… и не от того, что… а исключительно по велению души. Только так, а не иначе. А иначе им было прос то не победить в этой смертельной мясорубке, когда на карту было поставлено все: Родина или смерть.

Любовь… Душа…

Лихая година, кровавая страда – до любви ли тут? А–аа? Да и цена ей, где смерть лютая постоянно с тобой в жмурки играет и, не церемонясь, обжигает лицо своей гиблой ледяной близостью, совсем ничтожная. Грошовая. А уж тем паче не до собачьей любви. Это уже точно. До них ли, до собак, когда – куда ни кинь взор – человек хлебает лихо горькое через край, взахлёб? Не время разбираться в их собачьих чувствах, не время.